Звезда в колодце

— Мой венчанный муж Богом данная мне судьба и я все приму от него — с радостью счастье, и без ропота несчастье, — так же непоколебимо ответила ей молодая жена воеводы Басманова. — Только не было бы между нами раздора и не угас связывающий нас сердечный огонь.

Дарья Федулова не нашлась, что возразить Ксении, и только в изумлении смотрела на нее, потрясенная ее твердой верой в высшее предназначение супруга для жены. Такую веру не могли сломить даже ее горькие слова об обреченности всех, кто связал свою судьбу с безбожным Самозванцем. Петр же ощутил небывалое счастье от той безоглядной любви, которую испытывала к нему его молодая жена. Ксения поистине была готова разделить с ним радость и горе, невзирая ни на какую опасность. Он привлек к груди свою прекрасную царевну, и Дарья Ивановна тихо отступила от них, больше не смея мешать их задушевному разговору.

Несколько дней Петр и Ксения наслаждались покоем и делились планами на будущее, где главное место занимало появление совместных детей. Петр мечтал о трех сыновьях и дочке, с увлечением рассказывал жене, что думает сделать для их благополучия, а Ксения с согласной улыбкой разделяла все его стремления.

Их уединение нарушил спешно прискакавший стрелецкий голова Кузьма Трошин, которого воевода Басманов оставил за главного во время своего отсутствия в Москве.

— Петр Федорович, беда! — тяжело дыша крикнул он, спрыгивая с вороного коня. — Василий Шуйский задумал измену, и его сторонники готовятся напасть на государя!

Воевода Басманов на мгновение закрыл глаза, словно ему тяжело было смотреть на белый свет и стиснул зубы. Сбылись его худшие опасения, что Шуйский им еще доставит немало хлопот. Григорий Отрепьев великодушно помиловал этого коварного интригана, несмотря на то, что он уговаривал друга не доверять этому вечному предателю, покушавшемуся на его жизнь, и теперь приходилось пожинать плоды Гришкиного неуместного благородства.

— Ты сообщил великому государю о заговоре? — стараясь сохранить спокойствие, спросил он Трошина.

— Меня не допустили к нему поляки, — понурив русую голову, словно он был в чем виноват, ответил стрелецкий голова. — Стерегут его ляхи, боятся утратить свое влияние на него.

— Молодец, Кузьма, что примчался ко мне! Нужно спасать царя! — решительно сказал Петр.

Он наскоро простился с Ксенией, няней Федуловой и помчался в Москву так же быстро, как и прискакал в Люберцы из нее вместе с Трошиным.

Ксения неотрывно смотрела ему вслед из окна и затем, не в силах преодолеть глубокое волнение за него опустилась на колени перед иконами в красном углу и начала горячо молиться за мужа, моля Бога, Пресвятую Богородицу и все святых сохранить ему жизнь.

Эпилог

Часы на Спасской башне громко начали отбивать удары, возвещая время наступления возмездия и желанной мести. Притаившиеся сторонники Шуйского заслышали бой курантов и оживились, готовясь к действию. Все больше и больше заговорщиков, одетых в неприметную одежду, но с набором оружия, стали появляться на темнеющих улицах Москвы.

В эту ночь стрельцы и казаки, в количестве около двадцати тысяч человек, собрались также на расстоянии мили от столицы. Незадолго до отъезда Петр Басманов успел известить Самозванца о подозрительном стечении вооруженных людей за городом, но тот легкомысленно ответил другу, что «военные люди собираются идти воевать в Крым».

Сторонники Шуйского провели эти отряды через разные ворота в город, говоря непосвященным, что те пришли для служения царю. Овладев всеми воротами, они перестали кого-либо впускать и выпускать ночью в Кремль, опасаясь упустить Самозванца.

Мятеж больше всего поддерживало подозрение, что этот Димитрий — ложный, вымышленный, а также возмущение его действиями. Москвичам сильно надоел произвол поляков, которые стали обращаться с ними, как со своими холопами, нападали на них, ссорились с ними, оскорбляли, били, напившись допьяна, насиловали замужних женщин и девушек. И всех русских возмутило поругание православной веры во время свадьбы Самозванца и Марины Мнишек

Главным зачинщиком этого бунта, мятежа и неповиновения Самозванцу стал боярин Василий Шуйский, тот самый, которого Отрепьев по просьбе поляков помиловал в последнюю минуту, когда он уже стоял коленопреклоненный под топором палача. Знатный боярин из Рюриковичей в самом начале не хотел признать Димитрия истинным наследником престола, но смирился под давлением обстоятельств. Когда же в столице общее возмущение новыми порядками достигло предела Шуйский решил, что настал его звездный час и ему открылась дорога к царскому трону.

В роковой вечер двадцать седьмого мая царские покои гремели от разнообразной музыки. Все пирующие опьянели. Одни поляки пошли отдыхать в свои покои для беспечного сна; другие, возвратившись домой, оживленно беседовали между собой, превознося царя и суля для себя в будущем еще более щедрые, несчетные милости от царских щедрот, с которыми они вернутся в Польшу.

Вдруг к смятению поляков громко ударили, но не в привычные им литавры, а во все колокола. Отовсюду прибежало несметное количество вооруженных людей к Кремлю, и они легко сминали все преграды на своем пути. Алебардщики были моментально рассеяны, а русская стража скрылась, не желая противиться превосходящей силе нападавших.

В ту ночь боярин Шуйский, завоевавший доверие Самозванца, уменьшил во дворце охрану из наемников, приказал открыть тюрьмы, выдать своим сторонникам оружие, а также дополнительно впустил в город вооруженных новгородцев. Под утро ударили в набат. Ничего не понимающий народ хлынул на Красную площадь. Там их ждал сидящий на коне Василий Шуйский в окружении двухсот вооруженных людей. Он стал кричать, что «литва бьет бояр, хочет убить и царя» и звал горожан встать на его защиту.

Возмущенные москвичи бросились бить поляков, а заодно и разграбили дворы, где те жили. В результате бунта было убито свыше пятьсот шляхтичей и их слуг.

В этой неразберихе сам Шуйский во главе двухсот всадников въехал в Кремль. В одной руке он держал меч, в другой крест. Перед Успенским собором он спешился, приложился к образу Владимирской Богоматери и крикнул окружавшим его людям: «Во имя Божие идите на злого еретика!». Толпа ринулась к дворцу. Немецкие наемники опешили, и сторонники Шуйского, пользуясь их рассеянностью подошли совсем близко.

Петр успел по потайному ходу добежать до спальни Отрепьева раньше заговорщиков, прежде велев Трошину идти за подмогой. Слуги еще ничего не понимали и опасались зря будить царя с царицей, которые час назад легли почивать после бала. Басманов сознавая насколько близка катастрофа быстро приблизился к царскому ложу с задернутым шелковым пологом и с волнением произнес:

— Вставай, великий государь, беда! Вовсю колокола звонят, твои враги идут сюда по твою душу!!!

Полог воевода опасался отодвигать в сторону, не желая видеть непотребного зрелища совокупления Отрепьева и Марины Мнишек и тем самым терял драгоценное время.

— Петруша, не торопи. У меня одна нога стала короче другой из-за бесконечных танцев, да и штаны нужно надеть, — послышался из-за занавеси сонный голос Отрепьева, по-прежнему беззаботно прижимающего к себе тело молодой жены.

— Хорош дурачиться, Гришка! Ты уже доплясался со своими поляками до того, что можешь голову свою утратить! — заорал, теряя всякое самообладание Петр. — Сторонники Шуйского сюда идут, чтобы тебя на кол посадить как последнего вора! Накинь на себя что-нибудь, а я попробую их урезонить.