Звёздная болезнь, или Зрелые годы мизантропа

К удивлению Петра, в ассистенты Сильвестру выбился не кто иной, как Робер, кавалер Луизы. Принимая подарки из рук двоюродной сестры хозяйки, которая не успевала пакеты распаковывать, Робер поднимал подарок над головой словно трофей, чтобы все могли на него полюбоваться, небрежно опускал на траву, некоторые предметы попросту отшвыривал в сторону как никчемные безделушки и переходил к следующему…

Сильвестр получил в подарок свой собственный цветной фотопортрет, на котором был запечатлен с бородой, впившись губами в детскую соску, насажанную на бутылку шампанского; помимо портрета – ящик столовых приборов из серебра, целых три монографии по собаководству, альбом порнографических комиксов, новый комплект для игры в крикет и небольшой яркий холст на подрамнике, выполненный масляными красками, с оранжевым пятном в замутненной перспективе, который чем-то напоминал картины Хуана Миро, но был подписан безвестным современным живописцем. Этот подарок, сделанный архитектором, и был, вероятно, самым ценным из всего.

Хозяйке дома в подарок достался банный халат лилового цвета, ящик дорогого шампанского, набор никелированных кастрюль, два авиабилета на Сейшелы – на них потратилась не то ее компаньонша, не то родственники, заплатив за тур в складчину…

Уже чувствовавшийся дурман от виски, выпитого на голодный желудок, заставил Петра отойти к столам, чтобы положить в тарелку что-нибудь из закусок.

Братья Форестье, а следом за братьями и актриса Бельом последовали его примеру. Через минуту вчетвером они сидели за столом, застеленным белой скатертью, передавая друг другу приборы, рюмки и блюда с закусками, тем самым нарушая план пиршества, предусмотренный хозяевами, – Сильвестры не имели возможности накрыть нормальный стол со стульями на такое количество гостей и планировали обойтись стоячим застольем.

Старший из братьев закусывать не торопился. Выцеживая со дна стакана остатки двенадцатилетнего скотча, он продолжал начатую дискуссию, которая принимала новый и в чем-то важный для него поворот. Сидящие за столом следили не столько за его речью, сколько за его бурной жестикуляцией.

– Мне кажется, наша главная беда заключается в том, что мы тратим все силы на ерунду, хотим угодить и вашим и нашим. При этом стараемся не остаться в дураках. А это, конечно, невозможно. Возомнили себя, видишь ли, центром мира! Эдакий комбинат с полным производственным циклом! Хотим, мол, всего отведать. Хотим успеть повсюду. Вот и становимся эдакой требухой.

– Не мы, а ты.., – заметил Форестье-младший. – Пэ, возьми паштет – отличный! А его не слушай. Он сегодня как в ударе.

– Даже дырку в горе, даже туннель невозможно прорыть, если бурить сразу во всех направлениях, – не слыша брата, продолжал другой. – Гора обвалится от такой работы. Вся культура нашей страны, да и не только нашей, заражена сиюминутным стремлением угодить простейшим запросам. Поэтому она и становится эклектичной. Поэтому в ней царит такое отсутствие принципов, вседозволенность. Она всё вбирает в себя как водоворот или как выгребная яма, а мы тут рассуждаем, рассуждаем… О чем, спрашивается? – Форестье-I поставил стакан на скатерть и, воспользовавшись молчанием, воцарившимся за столом, стал накладывать себе в тарелку всего понемногу, после чего, пригрозив всем вилкой, словно предостерегая от возражений, продолжал разглагольствовать: – А что значит – водоворот? Это значит смешение рас, идей, всего… в одну кучу. Город Париж… не знаю, как вы, но я его не люблю… даже с точки зрения градостроения отстроен по тому же принципу. По принципу водоворота. Его центростремительная сила всасывает в себя. Она притягивает к себе всё, что оказывается в радиусе ее воздействия. Вы скажете, что это свойственно всем большим городам? Черта с два! Ничего подобного! Есть и другие модели, не хуже. Например, модель, построенная на принципе взаимодействия двух силовых векторов – лево-правая. По этой модели построен Нью-Йорк, Вест-Сайд. Ты же, по-моему, сам этому удивлялся, Питер? Или я ошибаюсь?

– Не помню, не обращал внимания, – ответил Петр с медлительностью, разделывая кусок холодной телятины.

– В следующий раз поедешь – обрати внимание. Настоятельно рекомендую.

– Дело, конечно, не в планировке улиц, а в менталитете, которым пропитываются умы людей, – уточнил Форестье-I свою мысль.

Актриса Бельом, всё это время не отрывавшая глаз от тарелки, медленно и сосредоточенно налегавшая на полусырой ростбиф с салатом, вдруг произнесла своим звучным контральто:

– Ты смотришь в горлышко бутылки, Жиль… залезть в которую всё равно не сможешь.

Тот даже опешил.

– У тебя одни бутылки на уме! – отмахнулся другой. – Говорить ни о чем невозможно.

– То, что я могу выпить за пятерых, это давно всем известно, – с вызовом признала Бельом, но ее хриплый голос надорвался от иронии. – А то, что тебя жизнь засосала как трясина, эта новость, по-моему, тебя самого удивляет. Заказов мало? Так бы и сказал. Америка и градостроение тут при чем?

– Да при чем здесь заказы?! Но даже если так… Я человек деятельный. Мне необходимо тратить свои силы. Я не вижу в этом ничего постыдного, – оскорбленно выплеснул Жиль Форестье.

– Главное, не отчаиваться, – подбодрила Бельом. – Перетерпишь – это и нервы укрепляет, и на душе потом звонче становится.

– У меня от этого уже не звенит на душе, – отрезал тот и, развернувшись к Петру, спросил его: – Ну что, я не прав? Рассуди, Питер. Что я говорю непонятного?

– Про гору с дыркой и про требуху я всё же не понял, – сказал Петр, чувствуя, что Форестье-I обижается на всеобщее безучастие; оно и привело к стычке старшего брата с актрисой.

– А я про водоворот и про Нью-Йорк чего-то не уловил, – поддержал мнение Петра младший брат.

– Любая страна с развитой культурной должна совмещать две вещи: быть терпимой к внешним веяниям и сохранять свою идентичность, то есть совокупность ее национального прошлого, духовного опыта и традиций, – с серьезностью продолжал Форестье-I. – Терпимости сегодня – хоть отбавляй. А вот насчет совокупности… Поэтому равновесие и нарушено. Добиваться равновесия за счет нетерпимости? Бесполезно! Замкнутость ни к чему не приведет. Равновесия можно добиться только через консолидацию. Не силой надо брать, а умением! И нам с вами никуда от этого не деться… Человек – составная часть, пусть мизерная, этого механизма. Когда что-то нарушено в работе главного механизма, это выводит из строя и человека. В его существовании появляется расшатанность, торможение… Я хочу сказать, что по всем этим причинам наше с вами существование протекает сегодня на слабеньких, пониженных оборотах. Мы не живем, а доживаем. Ждем чего-то. Лично я об этом сожалею.

– Глядя на тебя, этого не скажешь, – поддела Бельом.

– Мы сидим на голодном пайке. А я нуждаюсь в движении, – добавил Форестье-I, игнорируя актрису.

– В этом ты прав. Когда у меня нет работы, я с ума схожу, – не оставляла его Бельом в покое.

– Работа – болезнь века. Всего не переделаешь, – сказал Форестье-младший.

– Этого ты от Питера нахватался! – упрекнул старший брат.

– А Питер-то тут при чем? – возмутился младший.

– Я бездельничать тоже не умею. Но ограничивать себя наверное нужно, – произнес Петр. – Иначе – суета. А суета – это грех.

– Суета?! Ну ты даешь… Да лично я так устроен, что не могу ничем не заниматься! – возмутился Форестье-I. – Моим мозгам просто необходим приток адреналина. Постоянно находиться в этом состоянии невозможно – согласен. Жизнь на полную катушку изнашивает – согласен. Но мы должны поддерживать в себе напряжение… в минимальном виде. Благодаря этому мы и живы.

Петр смотрел в сад, где опять происходило какое-то брожение. Следить за дискуссией становилось всё труднее из-за музыки. От ее грохота воздух буквально вздрагивал.

Форестье-I вдруг поднялся из-за стола, обвел сидящих надменным взглядом и произнес:

– О чем мы спорим?.. Совсем крыша поехала!

Отшвырнув на стол свою салфетку, Жиль Форестье отставил свой стул в сторону и зашагал в направлении веранды, на которой начали танцевать рок-н-ролл.

Распахнутая в сад и озаренная ослепительно-белым светом веранда теперь всех привлекала. Танцующих стало так много, что места для всех не хватало, и некоторым пришлось выйти на газон, чтобы дожидаться там своей очереди, не мешая остальным.