Звездная пыль

— Павленюк…

— Я не оглохла. Просто у меня нет причин тебе верить.

— Трап готов, — прервала нас стюардесса — та же, что и в первый наш полет.

Я резво вскочила на ноги, и девушка услужливо подала мне костыли. В ее старательности мне померещилось осуждение, но кто бы на ее месте не осуждал? Я и сама себя осуждала. Любовница на шесть недель. Окажись Вит прав по поводу того первого раза, я вполне могла бы разделить судьбу женщины моего отца. И растила бы потом в одиночестве какого-нибудь Никиту. Наверное, мне стоит поблагодарить всех святых за то, что в меня эта молния не ударила. Я бы не согласилась стать запасным вариантом даже для того, чтобы удержать Вита рядом. Нет, нет и нет. Счастье не в этом. Хорошо, что это закончилось. Но почему же так больно?

— Спасибо, — сказала я Виту на пороге квартиры. — И тебе пора.

Он зло усмехнулся и бросил к моим ногам сумку с вещами. Если бы не она, я бы настояла на собственном такси и избежала этой неприятной сцены, но теперь мне нужно было выдержать лицо до конца.

Мы с Витом встретились глазами, и я почувствовала, как под прессом обстоятельств рушится вся близость. Убеждала себя всеми силами, что это к лучшему, но чувствовала совсем по-другому. За какие-то шесть недель в нем все стало родным: даже то, что раньше воспринималось мною как попытки сохранить дистанцию, теперь приобрело совершенно иное значение. И теперь у меня было намного больше причин любить этого человека.

Я моргнула, чтобы избавиться от остатков уязвимости, и Вит заметил. Он хмыкнул, качнул головой и развернулся, чтобы уйти. Внутри родился малодушный порыв броситься следом, и если бы не костыли, может, я так бы и поступила, но теперь могла только стоять и задыхаться от подступающих слез.

Пока не сделала какую-нибудь глупость, например, не доверила гулкому эху подъезда признание, как сильно люблю одного самодура, или не потребовала хоть каких-то обещаний, я захлопнула дверь, закрыла все замки и подошла к зеркалу, чтобы обнаружить в нем совершенно незнакомую девушку. Следовало срочно вернуть себе ту Наташу, которая способна выдержать каждый из готовящихся ударов судьбы.

Я набрала воду в ванную, готовясь стереть с себя остатки наивности, и написала психиатру матери, дабы назначить встречу на утро следующего дня. Сказка кончилась.

***

Увидев меня на костылях, психиатр моей матери смутился. Настаивая на моем визите, он не учел, что причина отсутствия может быть объективной. Впрочем, скажу честно: мать я вниманием не баловала, так что не мне жаловаться. А с тех пор, как от тети съехало живое напоминание о давешней трагедии, о ее совестливости тоже пришлось забыть.

— Наталья Дмитриевна! Могли бы сказать, — пожурил меня врач и бросился помогать с костылями. Если честно, для врача у него получилось на редкость плохо. — А впрочем, вы отлично выглядите. Отдых пошел вам на пользу.

— Отлично выгляжу? — выгнула я бровь, подавляя раздражение. И еще слова о том, что он болван.

Я слышала, что «любовь женщину меняет», но в последние шесть недель я столь мало ухаживала за собой, что отказывалась признавать правоту врача. Нет, нет и нет. Вит — женатый мужчина, уже одно это должно отравлять меня, а не заставлять распускаться, подобно бутону.

— В смысле вы выглядите здоровой. Даже румянец появился, — не согласился с моими доводами доктор.

— Давайте по делу, — перебила его я.

— Видите ли, Наталья Дмитриевна, — легко переключился мужчина. — Я не знаю, что послужило причиной всплеска, вероятнее всего, мы подобрали правильную дозировку препаратов, но внезапно она заговорила о том вечере. Я ее не спрашивал — она сама. А потом и вовсе потребовала вас.

Психиатр выглядел более растерянным, чем обычно, и потому я ему не поверила. Ни в дозировку, ни в то, что он не задавал вопросов, ни в требование видеть меня без скромной помощи доктора.

— Можно мне воспользоваться лифтом? — решила я завершить разговор, в ходе которого до истины все равно не добраться.

Мама действительно выглядела… живой. Я даже немного растерялась, наткнувшись с порога на ее полностью осмысленный взгляд. И она не сидела у окна, как это обычно бывало — она ждала. Судя по всему, меня. Ее глаза обежали меня со смесью незнакомого жара, удивления, неодобрения. Ну еще бы: ее белокожая дочка не только сверкает свеженьким загаром и тусклыми после морской соли волосами, но и опирается на костыли.

— Наташа… — прохрипела мама не своим голосом. — Что с тобой?..

«Стало». Непроизнесенное слово повисло между нами сжатой пружиной, и я сразу поняла, что та обязательно выстрелит.

— Производственная травма, — попыталась я прикинуться дурочкой и только потом вспомнила, что неплохо бы поприветствовать очнувшуюся от беспамятства маму. — Привет, мам.

— Что значит производственная? — тут же насторожилась мама, не оценив шутки. Приветствие ей было, по-видимому, ни к чему.

Тогда до меня дошло, что она не помнит, кем я работаю.

— Мама, я балерина. Повредила ногу и лечусь вот.

— Ты хотя бы хорошая балерина?

После такого вопроса мне ужасно захотелось пустить костыли в ход. Не знаю, на что я надеялась, направляясь на встречу с матерью… признаться, пока она болела, наши отношения были даже более теплыми. Иной раз она называла меня Полиной или собственной матерью и что-то вдохновенно рассказывала, но для меня добрых слов, увы, не находила совсем. Подавив раздражение, я решила взять тот же тон.

— Врач сказал, что ты хотела меня видеть, матушка. Так настаивал, что мне пришлось лететь сюда из Франции. Но он забыл упомянуть, что это всего лишь предлог оскорбить меня снова, — протянула я максимально беспристрастно. — После того, как ты лишила меня всего, я выживаю как могу, и у меня прекрасно получается. Спасибо, что поинтересовалась моей жизнью.

— Это все, что ты можешь мне сказать спустя столько лет, Наташа? — задрала она подбородок.

— Я все эти годы плачу за твою клинику, приезжаю сюда, рассказываю о своих делах. В чем ты пытаешься меня обвинить?

— О, ну спасибо за твое великодушие! Спорю, тебе куда удобнее было отселить меня сюда и сделать вид, что я не существую.

— Ты убила отца. И я должна жить с тобой в одном доме?

Мы прямо посмотрели друг на друга, и я увидела, как дрожат уголки губ матери. Она явно считала, что я к ней неоправданно жестока, но разве я несправедлива? Откуда мне знать, что она не встретит меня с ножом? Что не перебьет вещи, не пойдет угрожать соседям? Если пять лет назад просветления случались, то с тех пор она приходила в себя считанное число раз и снова соскальзывала в безумие, стоило вспомнить об отце.

Тишину прервал звонок моего мобильного. Сначала я даже обрадовалась передышке, но, увидев номер Вита, передумала. Не стоило разговаривать с ним при матери. Однако, поскольку я все равно собиралась задать Астафьеву несколько вопросов, в том числе по поводу моего положения в труппе, решила не накалять — сказать, что занята и перезвоню позже. Но пока принимала вызов, покачнулась на костылях и уронила аппарат. Поймать его на лету не вышло, напротив, стало только хуже, когда включилась громкая связь.