Звездная роль Владика Козьмичева

В актовый зал редакции он вошел вовремя. Хотел было сесть в последнем ряду, но был замечен, сопровожден на сцену и усажен рядом с Зуевым. Они поздоровались, поскольку были не только знакомы, но и не питали взаимной антипатии. По крайне мере, Козьмичев не мог припомнить, чтобы Зуев выступал против его публикаций. Все последние годы, пока журнал возглавлял бывший работник отдела культуры ЦК Мысливченко, вся редакционная работа висела на Зуеве. Многие в редакции его уважали. Этим и объяснялось выдвижение его кандидатуры.

Народ не торопился. Козьмичев кому-то приветственно кивал, с кем-то переговаривался и вообще в свете предстоящего вел себя совершенно естественно. Как-никак, у него за плечами был сценический опыт!

– А я ведь здесь, воленс-неволенс, на сцене!
– Усмехнулся он про себя. Эта мысль окон-чательно успокоила. Пока ждал, поглядывал на соперника. По тому, как Зуев перебирал стопку листов доклада и вносил в него правки, было видно, что он нервничает. А вскоре секретарь редакции объявил собрание открытым и предоставил слово Зуеву. Его выступление Козьмичев слушал внимательно. Нельзя сказать, что оно было слабым, что не затрагивало насущные проблемы журнала. Зуев обещал положить все свои силы на алтарь их общего дела. Все вроде было по существу. И Козьмичев вряд ли бы нашел, что противопоставить оппоненту, если бы тот в заключение... не призвал коллектив всемерно помогать партии в ее стремлении освобо-дить скрытые до сих пор возможности социализма.

Боже, да ведь он до сих пор так ничего и не понял! Страну спасать надо! Какой там, к черту, социализм... Да и причем здесь литературный журнал? Неужели опять для отстаивания чистоты этого социалистического реализма?!

Козьмичеву стало ясно, о чем он будет говорить. Ему дали слово. Текст выступления так и осталась в кармане пиджака. К тому же, он помнил его вплоть до каждой запятой, до каждой точки. Он ведь был, пусть еще в молодости, но артистом и умел учить тексты. Поэтому выступление его в основном было экспромтом и предельно коротким (Автор лишь немного его сократил, оставив реакцию зала).

– Дорогие коллеги! Я перед Вами не случайно. Со страниц вашего журнала началась моя писательская жизнь. (Аплодисменты) Я долго думал, что Вам сказать. Так вот. Я не буду говорить о проблемах самого журнала. Мало того, что вы их сами знаете, так вам еще напом-нил о них мой уважаемый оппонент. Я не наивный юноша и прекрасно понимаю, что работа редакции нуждается в определенной коррекции и настройке. Но слово редакция - не абстракт-ное понятие, а вы все, сидящие в этом зале... (Он видел, как зал оживает от скуки, навеянной Зуевым). Прошу прощения за некоторую выспренность. Все вы, конечно, помните Панурга из "Гаргантюа и Пантагрюэля" Рабле. Он знает, как пишет автор, лишь одну женщину. (Смех в зале.) Так вот. Я тоже знаю только одну... справедливую систему общественного устройства... И звать ее - Демократия! (Аплодисменты). Поэтому я прошу вас напрячь все свои творческие способности ради того, чтобы в стране возникла литература, достойная демократии и ее стержня - гражданского общества. Что мы для этого должны сделать, спросите вы? Отвечу.
– Я думаю, что всем нам необходимо разбудить в себе ту молодую страсть, с которой мы начали служить литературе. Тогда мы вернем журналу право быть нужным, интересным и востребо-ванным новым временем!

Если вы сочтете меня достойным возглавить ваш журнал, я буду помнить его историю, сохраню и буду чтить память о тех замечательных Главных редакторах, что стояли во главе журнала в разное время. Можете на меня рассчитывать! (Продолжительные аплодисменты).

В конце дня Владлен Константинович Козьмичев стал первым в стране избранным подав-ляющим большинством голосов Главным редактором. И первым, кто пожал ему руку, был Зуев. Чем это рукопожатие было? Жестом элементарной вежливости? Признанием своего согласия с большинством? Игрой на публику? Может, искренним поздравлением победителя? Автору, как и его герою, еще предстояло с этим разобраться.

Глава 31

Чудит История с Россией!

Весть о событии в "Литературном мире" распространилась моментально. Козьмичев едва успел добраться до дома, еще не успел прийти в себя, как на домашний телефон буквально обрушился шквал поздравлений. Спать Козьмичевы легли далеко за полночь.

Назавтра Влад позвонил отцу и рассказал о происшедшем. Константин Васильевич долго молчал, а потом по?здравил и сказал.

– Как я за тебя рад! Слов не хватает, чтобы сказать, как рад! В такие годы - и Главный редактор! И откуда у тебя это? Я ведь надеялся, что ты по моим стопам пойдешь... А ты вон как... Теперь готовься к жизни без личной жизни!

– Что поделаешь? Пытался отвертеться - не получилось. Но я не жалею! Пока все, что со мной происходило, вело к лучшему...Ладно, отец! Встретимся - поговорим поподробнее.

Он почти закончил принимать дела у Зуева, когда позвонил Салмин.

– Слушай, Влад, мне уже телефон оборвали. Это правда?

– Правда, Роман Станиславович, правда.

– Да ты что? А как с пьесой?

– Ну вот, Роман Станиславович! Кто о чем, а Вы о своем... Не переживайте. Будут у Вас пьесы! Мне без них теперь не жить.

– Успокоил. Спасибо. А когда дашь? У меня тут новый режиссер на днях объявится. Дружок твой. Васька Ежиков. Вот ему и дам ее постановку.

– Роман Станиславович, так с этого надо было начинать! Вот обрадовали! А где он? В Москве? Он ведь мне ни слова об этом... Где он сейчас? В Москве?

– В поезде. Семью везет. Мой директор им квартирку подыскал.

– Роман Станиславович, лучшей новости и быть не может! Уж, пожалуйста - прибудет к Вам, скажите, чтобы мне сюда, в редакцию позвонил.

И самое смешное, что такое же беспокойство о его будущем как об авторе пьес выказал и Лео?нидов. Потом, когда об его избрании известили телевидение и газеты, начался поток звонков и телеграмм из провинциальных журналов. Еще бы - такое событие! Первый избранный Главный редактор толстого журнала! К тому времени Козьмичеву уже стало не до ответов на звонки. Необходимо было полностью включаться в работу, и он попросил секретаря взять это "телефонное" дело на себя.

Буквально на другой день секретарь сказала, что звонит какой-то профессор Коган, с Урала.

– Здравствуй, дорогой! Так тебя уже избрали?! Рад я за тебя! Честное слово, рад! Давно надо было это сделать... Успехов тебе во всем!

– Спасибо громадное, Лев Наумович! Спасибо! Будете в Москве - жду у себя!

Это было не самое легкое время для страны. Настойчивые попытки Горбачева сохранить политическое, экономическое и национальное единство страны терпели неудачи. В национальных республиках нарастал сепаратизм. Тон здесь задавала Прибалтика, наро?ды которой требовали выхода из состава Союза. В России нарастало недовольство тем, что ее экономика и ресурсы перераспределяются Центром в пользу других республик. В политиче-ской жизни стремительно рос авторитет будущего президента Ельцина. Все более становилось по?нятным, что горбачевская перестройка терпит неудачу и даже крах. В силу своего нового поло?жения, Козьмичев неизбежно оказался в центре внимания различных политических сил. В жур?нале, как платформе обращения к читающей публике, нуждались и демократы, и коммунисты, и националистически настроенные круги. Даже в редакции стали возникать группы, заинтересованные в проталкивании близких им по духу статьей. Это обязывало Главного редактора быть взвешенным при отборе материалов для публикации. Но он не был бы тем, кем был по внутреннему духу, если бы дал карт-бланш статьям защитников прошлого. Того прошлого, что заставило его самого столько пережить. Влад много размышлял о том, что происходит со страной. Тогда-то у него и родились следующие строки.

Чудит История с Россией!

И поделом, а неспроста!

То коммунизм ей подкинет,

То сбросит Ельцина с моста,

А то Емелей тихо спит,

То мчится горбачевской тройкой,

То радуется перестройке,

То плачет от нее навзрыд...

Чудна История, чудна!

То граблями огреет дважды,

То с дивной грацией слона