Звёздная тропа

Вот это превращение человека в траву напомнило Василию что-то из школьных учебников, то ли из биологии с ботаникой, то ли вообще из литературы. Перелистывая воображаемые страницы, мозг его ожил и словно первобытный человек в темной пещере, отыскивая выход ощупывал своды черепа, натужно силился, и выворачиваясь на изнанку погружался сам в себя, осматривая во всех тайных закоулках прошлое, пребывающее в школьной поре, и, обессилено выныривая обратно, натыкался на гладкую, твердую и немую поверхность. Будучи погруженным в себя, Василий все же, то ли поинтересовался, то ли пожалел:

– Да все равно! Как ты, тут Коля, целыми днями сидишь? С ума сойти ведь можно.

– Не-а. Нельзя. Я же тебе говорю: ума у меня нет, и значит возможности сойти с него нету.

– Красиво загнул! – Василий оживился и хохотнул. – Ну, хоть бы, занятие, какое нашел. Я вот в фильме видел, пастух фигурки из дерева резал. Коровок, собачек, кошек – красиво у него получалось…

– А что за кино такое? – Коля внимательно вытянул шею. Художественные фильмы он любил с детства.

Василий помотал головой: – Не-а! названия не помню. Не наш фильм. Черно-белый. Старый, видать. Не с начала смотрел.

– А-а, ясно – с приоткрытым ртом кивнул понимающе Коля.

– А до конца хоть досмотрел? Чё с пастухом-то? – судьба коллеги его заинтересовала.

– А? Какой пастух? – переспросил Василий, вновь погрузившись в воспоминания о школьной поре.

– Ну, тот. В фильме.

– А-а! – вспомнил Василий. – Утонул он.

– Ху! – выдохнул Коля. – Слава богу!

– Чего так? – удивился Василий чужой радости по поводу гибели персонажа пусть киношного, но все же…

– А мне – тут тонуть негде! – Коля обвел руками сухие степные окрестности, и захохотал. – Вот, Вася!– помахал он назидательно рукой. – Не резал бы пастух коровок с собачками – не утонул бы!

– Ну, Колян! Ну, ты и головастый. Мысли, знаешь, тебя интересные посещают. Вот видно, видно… что… – Василий повращал кистями рук у своих висков. – Ну, а смысл- то есть, что не утонешь ты?

– А я, вот веришь – не знаю. Я о смыслах не думаю. Родился и живу. А если что – закопают. Вот, и весь смысл.

– Ну, а там… жена…дети?

– Да не вкусный я, сам говоришь. Какой бабе такой нужен. И в детях прока нет. Дураков зачем плодить. Помру – одним меньше. Вот как коров – все меньше и меньше их. Скоро совсем переведут. А значит, пасти не надо. Значит и мне больше нечего делать на этой земле. Помнишь, какое стадо в колхозе было? Голов, наверное, с тыщу. Вот бы мне сейчас такое. Я бы враз богатеем заделался. А тут, всего двадцать три коровенки. Ну, и то хлеб.

– Так, что Коля, выходит? круговорот получается?

– Сплошной, совершеннейший круговорот! – слово «совершеннейший» произнесенное пастухом почему-то особо поразило Василия.

А пастух, неожиданно, словно притворяющийся изначально в ринге неумехой, но оказавшийся опытным боксером, наносил удар за ударом.

– Правильно отец Иларион говорит: из праха пришли мы, в прах обратимся. Прах к праху, и нет ничего, говорит, нового под луной…

Василию показалось, что Коля, повторяет слова заученно, словно попугай в клетке, но взглянув пристальней, увидел в его глазах ярившиеся глубоко внутри огоньки непоколебимой, фанатически осознанной уверенности. И он, сразу вспомнил этого попа. Новомодного, из нынешних.

В эту пасху, по настоянию матери, Василий отправился с ней ко всенощной. В церковном дворе, тихие, словно куры-несушки, на лавочках дремали станичные бабки в платочках. В ночи таяло робкое весеннее тепло и звездная тишина.

– Благостно-то как, а Вась? – не то спросила, не то утвердительно шепнула мать. Василий кивнул головой, и в свете единственного уличного фонаря, по-новому взглянул на белевшие стены церкви, на ее выкрашенный синим и сливающийся с темнотой неба, купол. За церковной оградой тянулись ввысь стройные тополя. Ему показалось, что где-то там, в темной вышине, кроны пирамидальных деревьев склонены, и будто стапели на стартовой площадке поддерживают готовую к пуску в бездонное пространство огромную, белеющую ракету. В какое-то мгновение он ощутил, что сливается с этим, межзвездным кораблем воедино, перетекает в него плавно, словно уже находясь в невесомости; казалось, еще чуть-чуть и раздастся оглушительный звук запущенных двигателей, стапели разойдутся, и огромная махина, медленно начнет подниматься, разрывая незримую пуповину с землей, и энергия, порожденная пламенем, чудовищно завихряясь, повлечет ракету и его, сжатое перегрузками тело, в беспредельную черноту мироздания.

Из прострации, в которую он почти впал, Василия вернул в действительность замелькавший сквозь забор и стволы деревьев свет фар и шум автомобиля. Во двор церкви плавно завернула серебристая «Нива-Шевроле», и словно присматриваясь, медленно провела электрическими лучами по ожидающим. Василий отвел глаза. Его ослепило. Машина завершила поворот, ударила светом в сводчатый церковный вход, в ярко забелевшие стены, рыкнула, остановилась и смолкла. Свет фар погас. Тьма на мгновенье сгустилась, раздался металлический щелчок, хлопок, и рядом с машиной возникла огромная, смутная фигура.

Зрение наладилось. Вышедший из машины на фоне белой стены стал заметнее. Он поднялся по ступенькам, и над входом вспыхнула электролампа. Яркий свет будто бы оживил замерших бабок, и они гурьбой, кудахча, боязливо приблизились к автомобилю. Высокий, молодой поп с ухоженной темной бородой, в рясе и голубых, торчащих из-под нее джинсах, сошел с крыльца, и, по-хозяйски распахнув багажную дверцу, двинулся обратно. Позвенев ключами, повозившись, отворил огромные, окованные двери, и, не перекрестившись, исчез в темноте церкви.

Осмелевшие бабульки, крестясь и кланяясь, стали складывать в багажник яички, куличи и прочие подношения.

Готовность к полету в космос исчезла. Меха гармони-трехрядки, что развернулись в душе Василия, съёжились с противным звуком и покоробились в языках пламени вспыхнувшего внутри, утратив пригодность к извлечению музыкальных мелодий.

Огонь требовал табака. Василий достал сигарету и понюхал. Табак внутри сухо и преданно захрустел под мнущими его опалубку пальцами.

– Пойду я, мама… – сказал Василий спокойно. – Я тебя дома подожду.

– А чего так? А? – встревожилась она, и, понимая, что ждать ответа и упрашивать его бесполезно, сказала чуть тише: – Ну, ты же гляди, Васенька, дождись меня. Вместе отпразднуем…

– Хорошо, хорошо! Я обязательно тебя подожду. – ответил Василий, которого объяла нахлынувшая, жаркая злость и начинало трясти от желания успокоиться и выпить водки…

– Да, чёрт он! – резанул Василий.

– Кто?! – испугался Коля.

– Поп твой, Илларион. По гороскопу.

– Да господь с тобой! – страх обуял пастуха окончательно. Лицо его побелело, огоньки в косых глазах погасли, и со дна их всплыла белёсая муть, как у маленького, снулого пескаря.

– Точно Коля я тебе говорю! Не верит он ни во что, и сам ничего не знает. Это… – Василий хлопнул пятерней себя по груди, – Вот здесь должно быть! Здесь! Оно или есть, или нету. Пусто. Как в колокольчике коровьем. Ничего там нема, кроме ботала гремучего!

– Да ну тебя Василий! У тебя все – черти! Ты вот как думаешь, сам-то ты кто? – махнул рукой пастух и взволновано облизал губы. – Ты-то откуда знаешь? Может все это, – тряся кистью с согнутыми пальцами перед собственной грудью, – везде было, есть и будет: и там, и тут. И в тебе, и во мне, и в небе, и в земле, и в отце Илларионе. Везде – как воздух. Или как эти… как их… молекулы.