Звездные ночи

Вдобавок ведьмы сбрасывают еще термитные бомбы.

Первая уже ускользнула.

Снова САБ…

Один за другим, бесшумно, как призраки, несущие смерть и опрокидывающие вековую, испытанную военную науку, появляются маленькие краснозвездные самолеты, которыми управляют не суровые, многоопытные асы, а юные девушки, совсем недавно получившие первый приказ — остричь косы…

В те тяжелые месяцы, как известно, фашистская авиация господствовала в воздухе. Но на том участке фронта, где сражался женский авиационный полк, господствовали в ночном небе наши непобедимые «По-2».

Очередная «максимальная ночь», а Руфа отстранена от полетов. Первый самолет скрылся в мглистом, белесом небе, второй, третий…

Несколько месяцев спустя Руфа Гашева по моей просьбе рассказала мне о своих мучениях, об этой жуткой ночи, когда она, не находя себе места, бродила по аэродрому; «Мы никогда не вспоминаем эту историю, — сказала Руфа. — Но тебе так и быть расскажу».

По быстрым, пристальным взглядам подруг она чувствовала, что ее жалеют, и от этого еще муторнее становилось на душе. Бершанская вроде не обращает на нее внимания. Ну и пусть! Правда, у командира полка нет ни минуты свободной, некогда ей с бездельницей нянчиться.

Лейла сочувствует, по глазам видно, но она же сама первая заявила: «Отстраняю от полетов!» Сама настаивала на разборе дела. Конечно, могли бы как-нибудь по-другому наказать. Или просто ограничиться обсуждением, она же сама себя всю исказнила.

«Хожу, как прокаженная, как дармоедка какая-нибудь, — рассказывала Руфа. — Думаю: так мне и надо! И все же обида гложет: на собрании никто не вступился за меня. Даже те, кто не выступал, умом я понимала, были на стороне командира полка и Лейлы. Значит, я хуже всех. Надо спрятаться куда-нибудь, нельзя же лить слезы на виду у всех. Но чувствую — уйти не могу. Почему? Сама не знаю. Даже поплакать нельзя. Не имею права — у девушек может испортиться настроение. Улыбайся. Радуйся. Отдыхай. Пой песни!

Пять долгих ночей впереди…

Кажется, все заняты своим делом, а ощущение такое, что исподтишка наблюдают за мной. И Бершанская, хотя и не глядит на меня, а видит, я чувствую. Видит, боковым зрением следит за мной.

Пять ночей, пять ночей…

Лейла возвратилась из второго полета. Подойти? Докладывает Бершанской, неудобно.

Какая долгая ночь. Самая долгая в моей жизни.

Надо взять себя в руки. Выдержать испытание. Доказать, что я не лишняя в народной, священной войне. Что я настоящая комсомолка.

Лейла улетела.

А вдруг в эти пять ночей кто-нибудь из девушек погибнет? Как мне тогда жить на свете?!

Нет, я не выдержу. Сойду с ума…

Когда Руфа проходила мимо ремонтной мастерской, ее окликнули, попросили помочь. Девушки ремонтировали самолет Амосовой, тот самый… «Не нервничай, не отвлекайся, — успокаивали они ее, когда она прислушивалась к гулу моторов. — Случится что — нам сообщат».

Утром, еще до завтрака, Бершанская объявила, что отменяет свой приказ об отстранении штурмана Гашеной от полетов в связи с изменившейся оперативной обстановкой.

Девушки кинулись к Гашевой, обнимали, целовали. Чувство огромной благодарности к подругам, охватившее ее, Руфа сохранила в своей душе на всю жизнь. И поверила, что она не хуже других. Весь полк ее любит.

Ночь тридцатая.

Линия фронта изменяется ежедневно, ежечасно. Изо всех сил сдерживаем наступление врага.

Перебрались на новый аэродром, фронт вроде бы стабилизировался. Воспользовавшись этим, расширили взлетную полосу. Расположенный поблизости колхозный ток превратили в общежитие. Называем его гостиницей «Крылатая корова».

Погода портится. Сгущаются облака, сверкают молнии. Командира полка срочно вызывают в штаб дивизии. Разведка сообщила, что немцы перешли в наступление, фронт прорван. Что делать? Ветер, дождь. Появятся фашистские танки, сомнут, раздавят самолеты. Если поднять их в воздух, где приземлиться? До ближайшего аэродрома — двести пятьдесят километров. В баках горючего на один час полета. В штабе об этом знают.

Бершанская принимает решение: лететь на поиски подходящей площадки для нового аэродрома. Словно протестуя против этого решения, свитая из молний плеть стегает небо, наполняя его трескучим громом.

— На поиски аэродрома полечу сама, — не считаясь с погодой, сказала Бершанская. — Со мной полетят…

Она не успела закончить фразу, все летчицы и штурманы, как по команде, сделали два шага вперед. Евдокия Давыдовна развела руками, улыбнулась.

— Со мной полетят штурман Розанова и техник Радина. Через пять минут старт. Остальным быть в полной боевой готовности!

Лариса Розанова… Высокая, стройная, с продолговатым белым лицом и узкими, словно прищуренными глазами, она казалась дочерью неба, а не земли. Перед войной окончила авиационную школу, работала, как и Лейла, инструктором-пилотом. К тому же она еще и штурман.

Зина Радина… Мы все любили эту девушку, она притягивала нас к себе, как магнит. Невозможно забыть ее пряди белокурых волос, выбившиеся из-под шлема, чистые, доверчивые, как у ребенка, глаза, словно нарисованные брови. И все на ее лице смеется — глаза, губы, каждая ресничка… В моем альбоме есть две ее фотокарточки. Я покажу вам. Да, может, самое главное я не сказала. Зина писала стихи. Выберет минуту — и тут же за карандаш. Старалась, правда, чтобы поменьше видели. А за самолетом как ухаживала, как за малым ребенком. Мыла, чистила, прихорашивала. И лечила. То, что Бершанская выбрала Ларису и Зину, никого не удивило.

Словно три богатыря, они направились к самолету. Бершанская, широкоплечая, с величавой осанкой, в кожаной куртке, с пистолетом на поясе; Розанова, чуть пониже ее, с планшетом в руке; Радина, самая маленькая, с тонкой талией, в синем комбинезоне. На головах шлемы, — чем не богатыри? И предстояла им яростная схватка с бурей. Правда, один конь на троих, зато крылатый.

Лариса и Зина устроились в кабине штурмана.

Самолет в воздухе. Обходя грозовые фронты, Бершанская часто меняет направление. Розанова уточняет маршрут. Радина подсвечивает, ракетами землю. Через полчаса, поиграв в прятки со смертью, пошли на посадку. Внизу поле, примыкающее к лесу. Шасси коснулось земли… Удары не сильные: поле ровное.

Девушки с фонариками в руках осматривают поле, мнут грунт в ладонях.

Земля кругом влажная, самолет может не взлететь, Бершанская, тронув за плечи девушек, предлагает:

— Вы остаетесь здесь. Будете встречать полк. Так что подготовьте огни. А я полечу одна.

Две подружки остались на ветру, под дождем на опушке дремучего леса. Неужели когда-то было — шелковое белье, теплые постели… Шумит лес, а им мерещится, что где-то вдали мягко, дружно тарахтят моторы…

Фашистские танки — в трех километрах от аэродрома. Боевая тревога!