Звездочеты

— Я понимаю, ты устал, измучился, я все понимаю, — сказала Ирина. — Но это пройдет, ты отдохнешь, и пройдет. Главное — верить, верить!

Игорь молчал.

— Скажи, — продолжала Ирина, — скажи честно, ты бежишь от меня?

— Нет, — глухо ответил он. — Я люблю тебя. Как и прежде. Но клянусь тебе: здесь нет нефти! Нет!

— Есть! — убежденно возразила Ирина. — И ты найдешь ее. Вместе со мной. Вместе с теми, кто верит.

— Нет! — зло закричал он. — И уходи! Ты любишь не меня — ты любишь свою проклятую нефть!

«А вот Легостаев, тот бы не отрекся, — неожиданно для самой себя подумала Ирина. — Это даже немыслимо себе представить, чтобы он отрекся».

Теперь, когда Ирина вернулась в Тюмень одна, а Игорь улетел в Москву, чтобы, воспользовавшись приглашением и поддержкой своего старого, чрезвычайно влиятельного друга, осесть в столице, все происшедшее в таежной сторожке казалось ей жалким и никчемным.

Она твердо решила продолжать геологоразведочные работы, надеясь убедить главк в необходимости разведки и зимой, когда можно будет бурить на закованной льдом реке. В докладной записке, которую она составила уже в Тюмени, Ирина доказывала, что именно в зимнее время нужно организовать разведочное бурение на реке и на основе полученных результатов определить масштабы дальнейших изыскательных работ.

Управляющий, прочитав докладную Ирины, молча протянул ей несколько листков бумаги с машинописным текстом. В глаза бросились строки:

«Разведочное бурение на Тавде ликвидировать…»

— Здесь речь идет о Тавде, — глухо сказала Ирина. — А я говорю о Шаиме.

— Закончим войну, — устало сказал управляющий, протирая запотевшие стекла очков, — вот тогда, возможно, возьмемся и за Шаим. Хотя, как утверждает Шестопалов…

— Ваш Шестопалов — предатель! — гневно перебила Ирина.

— Как можно бросаться такими словами? — все так же невозмутимо спросил управляющий.

— Ладно, — вздохнула Ирина. — Только попомните мои слова: нефть из Шаима придет в Тюмень, пусть в двадцать первом веке, а придет!

— Придет, — согласно кивнул управляющий. — Придет, если имеется в наличии.

— А вы тоже… осторожный, — процедила Ирина.

— Вот что, — сухо произнес управляющий. — С меня довольно…

— А он и в самом деле предатель, — как бы удивляясь тому, что раньше могла думать об Игоре иначе, тихо сказала Ирина.

— Не смею вас задерживать. — Управляющий дал понять, что разговор окончен.

Ирина вышла на улицу взволнованная. «В Москву, только в Москву!» — как об окончательно решенном, твердила она с таким упрямством, будто кто-то пытался отговорить ее от этой поездки.

В Тюмени шел осенний затяжной дождь. Небо заволокло сизыми снежными тучами. Мокрые листья плавали в лужах. По деревянным тротуарам стегали холодные дождевые струи.

Ирина поежилась: как никогда прежде, ей стало страшно от одиночества, неприкаянности, от искушения согласиться с теми, кто не верил в сибирскую нефть. Чувство страха охватило сердце еще в тот миг, когда, переступив порог своей тюменской квартиры и заглянув в почтовый ящик, не обнаружила в нем ни одного письма. Ей никто не писал. Да и кто мог писать? С первою дня войны от Семена ни строчки…

Легостаев… Она вдруг остановилась на перекрестке, пораженная не тем, что думает о нем, Легостаеве, а тем, что в сотне шагов от этого перекрестка — та самая школа, в которой размещается госпиталь — его госпиталь. Впрочем, какое это имеет значение? Госпиталь, конечно, на месте, а Легостаева в нем давным-давно уже нет.

«Что же это? — рассуждала она сама с собой. — Нет Игоря, — значит, вспомнился Легостаев? Нет, прошлое не вернешь. А Игорь?.. Хоть и сбежал, но ты все же любишь его! И, может быть, именно поэтому хочется поскорее попасть в Москву?»

И все же что-то влекло ее к госпиталю. Она не верила в то, что свершится чудо и она застанет Легостаева в госпитале, но, поколебавшись, все же пошла к воротам. Казалось, в этом доме никогда уже не будет школы — с ее гомоном, пронзительными звонками, со стукам крышек парт и с записочками старшеклассников, с жаркими спорами учителей и с танцами на выпускных вечерах. Ирине невольно вспомнилась студенческая жизнь, вспомнилась с такой тоской, с какой думают о безвозвратно минувшем времени.

Ирина очнулась от воспоминаний, она стояла у госпиталя. Бывшее школьное здание посуровело и теперь, наверное, навсегда останется таким, даже тогда, когда кончится война.

Ирина поднялась по мокрым ступенькам, посторонилась, пропуская носилки с раненым, которого только что привезли в санитарной машине, и робко проскользнула в дверь.

— Вам кого? — строго спросила ее девушка, сидевшая за столиком в регистратуре.

— Собственно, я сама не знаю, — растерянно ответила Ирина.

— Вот чудеса-то! — удивилась девушка. — Если не знаете, то о чем разговор?

— Вы, вероятно, сможете узнать, — сказала Ирина, — находится ли на излечении один раненый…

— Я же сразу спросила — кого вам? — терпеливо напомнила девушка. — А вы говорите — не знаю.

— Нет, почему же, конечно знаю, — решила Ирина. — У вас лежал Легостаев.

— Афанасий Клементьевич! — Румяное лицо девушки просияло. — Еще бы не знать! Художник? Это такой замечательный человек!

— Замечательный, — подтвердила Ирина в раздумье. — Значит, он все еще здесь?

— Нет, — огорченно ответила девушка. — А ведь у нас никто не хотел, чтобы он выписывался, — ни врачи, ни сестры, ни нянечки. Радовались, что поправился, а выписывать — ну нисколечко не хотели. Уж такой человек! Да вы-то кем ему доводитесь?

— Я? — испуганно переспросила Ирина. — Женой была когда-то.

— Женой? — девушка вскочила со стула. — Погодите, так это вы весной приходили? Когда он еще с повязкой на глазах был? Меня в тот день не было, а вы, значит, приходили…

— Приходила, — подтвердила Ирина.

— Надо же! — всплеснула руками девушка. — Меня Тосей зовут. Он в моей палате лежал.

— Лежал?

— Ну конечно! А в сентябре, ну как в школе занятия начались, его и выписали.

— А глаза?

— Глаза как глаза, — поспешно ответила Тося, боясь, что незнакомая ей женщина, оказавшаяся женой Легостаева, разволнуется. — Сказал, что теперь рисовать сможет. Уж как мы его провожали, как провожали! Вы-то его почему больше не проведали?

— Я в командировке была, в тайге, — смущенно сказала Ирина.

Зазвонил телефон, девушка долго доказывала кому-то, что семнадцатая палата уже занята; потом ее вызвал к себе главврач.

— Ну, я пойду, — сказала Ирина, почувствовав, как внезапно ослабли ноги.

— А вы ко мне домой заходите, — радушно пригласила Тося. — Я вам все до капельки расскажу. А здесь разве дадут?

Она назвала свой адрес, и Ирина вышла на улицу.

Город почернел от сизых мрачных туч, от хмурых потоков холодного дождя. «Вот и последняя ниточка оборвалась, — обреченно подумала Ирина. — Надо ехать в Москву, в главк. Иначе без работы сойдешь с ума».