Звездочеты

Ирина запомнила адрес Тоси, но не восприняла всерьез ее приглашения. Зачем заходить к ней? Что нового скажет Тося о том, о чем она, Ирина, знает сама? Расскажет, что Легостаев вспоминал о ней? Но разве в этом она сомневается?

И все же через несколько дней не выдержала, зашла. Тося очень обрадовалась ее приходу. Она уже слышала и от самого Легостаева и от лежавших с ним в одной палате раненых историю его семейной драмы и теперь приготовилась приложить все силы к тому, чтобы уговорить Ирину вернуться к мужу. Тося и сама уверовала в то, что ее уговоры подействуют и что она сделает Легостаева счастливым.

Она усадила Ирину за стол, поставила перед ней чугунок с дымящейся рассыпчатой картошкой, миску с квашеной капустой, в которой оранжево горели тонкие ломтики моркови, и налила в стопки черемуховой настойки.

Давно уже Ирине не приходилось бывать в такой уютной домашней обстановке, и никогда прежде вареная картошка не казалась ей столь вкусной, как у Тоси. Она сразу полюбила эту скромную, милую девушку и не ожидала, что тихая, ласковая Тося с ходу начнет ее атаковывать.

— Вы должны вернуться к нему, ну просто обязательно вернуться! — с детской искренностью восклицала Тося, прикасаясь горячей ладошкой к холодной обветренной руке Ирины. — Иначе и не может быть! Ну что же вы молчите? Я же вам от всей души говорю, я еще никому плохого совета не давала, все благодарят. Хотя я еще и сама не замужем, зато жизнь мне доподлинно известна!

Ирина молча, чуть осветив лицо грустной улыбкой, слушала ее то и дело повторяющиеся, видимо для большей убедительности, слова.

— Он же только о вас и вспоминал, — не унималась Тося. — Да если бы обо мне хоть кто-нибудь вот так же вспоминал, я бы за ним на край света побежала. И рисовал вас, ох, сколько ваших портретов рисовал — подумать страшно! И на каждом портрете — поверите? — вы какая-то разная, какая-то другая: то удивленная, то сердитая, то до того радостная, что дух захватывает! Он даже мне один такой рисунок оставил. Хотите покажу?

Тося побежала к этажерке и быстро нашла среди кипы книг рисунок Легостаева. Ирина взяла его бережно, как берут в руки икону.

— Вот, посмотрите, вы здесь очень похожи, только он вас совсем молодой нарисовал.

Ирина медленно поднесла рисунок к глазам. Она не узнала себя — с крохотного листка бумаги смотрела на нее совсем еще юная девушка, будто вовсе и незнакомая ей. «Неужели я была такой тогда, в Москве, когда он уезжал в Испанию? — спросила она себя. — Сейчас он не узнал бы меня. Я же совсем другая сейчас, совсем другая».

— Нравится? — нетерпеливо спросила Тося. — Я вам так завидую. Я всем красивым женщинам завидую. И удивляюсь, как это они не ценят свою красоту. Вот вы хотя бы — красивая, а одна.

— Какая же я красивая, Тосенька? — улыбнулась Ирина, чувствуя нежность к этой доброй, приветливой девушке, видно решившей, что, стоит ей только пожелать, и всем людям станет хорошо и легко жить на свете. — Я вот красоте никогда не завидовала.

Тося недоуменно и недоверчиво посмотрела на нее.

— А чему же вы завидовали?

— Целеустремленности. Завидовала и завидую людям, которые цель свою видят и идут к ней, пусть даже ценой своей жизни. Понимаешь, Тосенька?

— Так он же точно такой, ну абсолютно точно, ваш Легостаев, — воскликнула Тося. — Вот как вы сейчас рассказываете…

Ирина не удержалась от улыбки.

— Вы же его не знаете, Тося. Он сегодня живопись до небес возносит, от холста сутками не отходит, а завтра проклянет все свои картины и умчится неизвестно куда. Вот и в Испанию взял да умчался.

— Правда? — восхитилась Тося. — А он об этом никогда не рассказывал.

— Да, собственно, дело-то вовсе и не в этом. Все диву даются — как это я от Легостаева ушла. А ты, Тосенька, знаешь, что такое первая любовь?

— Нет, не знаю, — чистосердечно призналась Тося. — Я еще никого полюбить не успела.

— А он что-нибудь о Семене говорил? — осторожно, боясь услышать в ответ самое страшное, спросила Ирина. — Не припомнишь?

— О Семене говорил, — обрадованно ответила Тося.

— И что же? Ты поскорее, не тяни…

— Рассказывал, как на заставу перед войной к нему ездил, — зачастила Тося. — Все-все так здорово рассказывал, я вроде бы сама вместе с ним на заставе побывала. Очень он гордится сыном, очень…

— И больше ничего. Писем от Семена не получал?

— Писем не получал, — сокрушенно ответила Тося, словно сама была виновата в молчании Семена. — А в то, что сын жив, верит.

— Верит… — прошептала Ирина. — Хорошо, когда веришь…

— А вы не плачьте, это не к добру, когда заранее плачут, — попыталась успокоить ее Тося. — Я вам вот что скажу. — Она раскраснелась от выпитой настойки. — Я вам не только из-за красоты завидую. Афанасий Клементьевич про вас говорил, что вы геолог, нефть ищите, а ведь я тоже хотела когда-то в геологи податься. А теперь вот к госпиталю прикована. Война кончится, на геолога учиться пойду, а медицину я терпеть не могу, это война меня с ней обкрутила. Не своим делом занимаюсь.

— На войне все не своим делом занимаются, — задумчиво произнесла Ирина. — Композитор из пушки стреляет, учитель танк ведет, строитель бомбы с самолета кидает. Куда денешься? А вот война кончится, госпиталь твой закроют, приходи тогда ко мне, геологом сделаю. Хочешь со мной нефть искать?

— Еще как! — просияла Тося. — Вы только забудете о своем приглашении.

— Не забуду, — пообещала Ирина. — Как я мечтала, что сын мой тоже геологом будет, может, и стал бы, если бы не время такое. Война на всех шинели надела, боюсь, и я на фронт сбегу.

— Я вот тоже хотела сбежать, да влетело мне здорово от главврача. Если, говорит, и ты сбежишь, и я сбегу, кто раненых будет на ноги поднимать? А ведь и то правда.

Ирина улыбнулась одними глазами; светло-карие, они янтарно блеснули и тут же погасли.

— Спасибо, Тосенька, мне так хорошо было у тебя. — Ирина прикоснулась губами к Тосиной щеке и стала одеваться.

— А вы еще приходите, мне тоже с вами хорошо, — разрумянилась от похвалы Тося.

— Если не уеду, приду, — пообещала Ирина.

Тося вышла проводить ее на крыльцо и долго смотрела вслед, пока мороз не принялся пощипывать ее голые колени.

«Красивая, — снова с завистью подумала Тося. — Красивая, а счастья ей нет. А все потому, что не к счастью бежит, а от счастья. Вот попробуй только приди еще раз, — мысленно погрозила она Ирине, — ты у меня совсем другой сделаешься, сама себя не узнаешь. Хоть ты и красивая, а такими, как Легостаев, нечего швыряться…»

Отряхнув валенки от снега, Тося, довольная собой и все с той же наивной и самозабвенной верой в силу своего влияния на людей, вернулась в комнату.