Звёзды, души и облака
Шрифт:
Шурочку отпустило. Тёплой волны, сопровождаемой цветными картинами разных миров, уже давно не было. Была только небольшая теплота, идущая от солнечного сплетения.
«А Юрка? Как он там, бедный? Как он там, в камере, где куча разного народа… Его же ломает! Может, его там бьют? Наверно, бьют. Но сколько бы ему ни дали я всё равно его уже не дождусь. Потому что я не пойду в тот подвал. Не пойду».
Шурочка поднялась с кровати и прошлась по комнате. В ней вызревала одна мысль… Шурочка ещё не приняла решения, но решение всех проблем было таким
«Сейчас я вколю себе всё, что осталось, — подумала Шурочка. — Я себе всё вколю, и снова улечу туда, где я была счастлива. Может, я умру? Вот было бы хорошо… Но, скорее всего, я не умру. Доза-то там небольшая. Тогда потом я запрусь здесь, в комнате, и умирать буду от ломки. Юрка говорил, что от ломки тоже умирают, только мучаются. Ну что же, помучаюсь».
Шурочка снова представила себе комнату в подвале.
«Нет! Не пойду я в подвал. Не пойду. И не буду ложиться под каждого, чтобы дозу получить. Лучше умереть. Если от передоза не умру — буду умирать от ломки. Всё, решено!»
Шурочка пошла на кухню, спокойно развела оставшиеся чеки и набрала шприц.
«А вдруг — умру? Десять минут — и нет меня. Страшно. Страшно…»
Шурочка положила шприц на стол. Её перестало уже ломать, но чего-то ей не хватало. Чего-то ей недоставало во всём происходящем.
«А! Икона! Она меня первая встретила, пусть она меня и проводит!»
Шурочка открыла нижний ящик комода и вытащила свою икону.
«Привет, — мысленно сказала иконе Шурочка. — Ты видишь — ничего у меня не вышло».
Икона молчала. Презрительно, что ли? Нет… Скорее — с сожалением.
«А я и не жду ничьей жалости, — продолжала Шурочка. — Я сама всё сделала, я знаю. Сначала я хотела быть «как все», и я была, как все. Потом я сопротивлялась, но у меня не хватило сил. Но ведь я любила! Ты мне скажи, что я любила! Нет, ты скажи мне правду!»
Сознание у Шурочки было затуманенным. Слегка. Но, несмотря на это, ей очень хотелось получить ответ.
Потому что вопрос, который она задавала иконе, был, в сущности, самым главным за всю Шурочкину короткую жизнь.
Ибо сознание её, конечно, было затуманенным, но не настолько, чтобы она могла забыть про свой главный и, в сущности, единственный свой вопрос.
Она искала в ответе на этот вопрос оправдание себе и всему происходящему. И она не находила ответа и не находила оправдания.
«Нет, ты скажи мне! Скажи мне правду! — требовала Шурочка ответа у иконы. — Ведь я любила его! Я сделала это всё из-за любви! Я любила! Любила, и тогда мне ничего не страшно! Мне тогда умирать будет не страшно! Или нет? Не любила? Нет?»
Икона молчала. Шурочка почувствовала, что икона совершенно не желает с ней разговаривать. Шурочке показалось, что если, бы икона могла — она бы просто отвернулась.
— Ну, и ладно! Не хочешь — не надо. Видно, мне этой правды не узнать никогда — сказала Шурочка иконе.
Больше Шурочка не могла терпеть. Всё в ней изнемогло: от ломки, от ожидания Юрки, от того, что она
видела сегодня, и от того, что она сегодня услышала. Шурочка отодвинула от себя икону.Она взяла шприц и вколола его.
Шурочка осела на пол, на коврик рядом с кроватью. Икона упала рядом.
Последней осознанной мыслью Шурочки было что-то… про дочку отчима.
Потом показался голубой мир. Голубые деревья, голубые кусты…
Потом уже — ничего не было.
Глава 24
Нет, это был не конец. Шурочка не умерла. Она проснулась. Она лежала на своей кровати, устремив глаза в потолок, и не знала, что делать. Оставалось только одно — жить дальше и ждать ломки. Или…
Или? Нет!
Шурочка ещё немного пожила. Посуществовала. У неё ещё было немного времени, пока её не начало снова ломать. Шурочка поела, посмотрела телевизор, поспала…
Вечером всё началось. Стало знобить, потом потекли слёзы. Непреодолимое желание встать, и бежать туда, в клуб, охватило Шурочку. Ей было надо! Надо! Она готова была на любой подвал… Она готова была лечь, под кого угодно… И никаких вопросов ей не хотелось задавать. Никому.
Шурочка каталась по полу. Её начало тошнить. Свело челюсти…
И тут раздался звонок в дверь.
— Кто там? — сумела как-то подойти к двери Шурочка.
Она услышала топот ног о площадку. Кто-то сбивал снег с ботинок.
— Свои, — сказал голос.
— Юрка! — почти закричала Шурочка и распахнула двери. — Ты вернулся!
— Я не Юрка. Но я вернулся, если хочешь.
За дверями стоял Вадик.
— Тебя нет в институте уже почти месяц, — сказал он. — Не звонишь никому… Что с тобой?
Вадик снял шапку и разматывал с шеи шарф.
— Вадик… у тебя деньги есть?
— Что с тобой? — повторил Вадик.
Вид Шурочки был действительно… никакой. Вадик явно не ожидал увидеть ничего подобного.
— Вадик, ломает меня. Ломка… Мне надо… спаси мня. Езжай в клуб, найди там Мотю. Мотю! И возьми у него, сколько сможешь… Скажи, что для стрекозы. Он поймёт… Должен понять.
Шурочка назвала Вадику адрес клуба.
— У, как тут всё запущено… — протянул Вадик. — Ну ладно, придётся тебя спасать. Ты до моего прихода-то доживёшь?
— Доживу, — сказала Шурочка. — Если я буду знать, что ты вернёшься, я доживу.
Вадик вернулся часа через два. Он привёз два чека, но по полграмма.
Отпускало Шурочку медленно. Вадик же сидел и смотрел на всё происходящее. На то, как Шурочка кололась, как «отпала» на кровать. Как постепенно щеки её вновь обретали цвет, а глаза — блеск, как она постепенно возвращалась к жизни. И тогда он разделся и скользнул в кровать к Шурочке, не спрашивая её согласия.
И Вадик начал вытворять в кровати всё, что хотел. Всё, на что способна была, в этом плане, его фантазия. Наконец-то он получал всё то, чего ему хотелось так давно. И что, увы, он мог взять только так. И потому движения его были злы и порывисты.