Звёзды, души и облака

Шурочка же молчала и покорялась. Она была разбита. Она была повержена. Две ломки подряд… Подвал. Потеря Юры. Потеря жизни, если хотите. Той, малой видимости нормальной жизни, которая ещё оставалась…

Наконец Вадик насытился и «отвалился» на кровать, рядом с Шурочкой. Потом он стал собираться домой.

— Я приду к тебе завтра вечером, — сказал он.

— Ты принесёшь?

— Я принесу. У меня есть немного денег. Я откладывал на одно дело. Но теперь — дело подождёт. Но не смей никуда уходить. Ты поняла?

Шурочка поняла. Но, оказывается, она поняла не всё.

Глава 25

В самом начале своей жизни с Вадиком Шурочка сделала два очень важных дела. Именно в самом начале, потому что в конце этой совместной жизни у Шурочки уже ни на что не было сил.

Шурочка сходила к родителям и получила у отчима свои очередные три тысячи, и ещё одну, по случаю своего прошедшего дня рождения.

Купила два блока любимых Юркиных сигарет, конфет, ещё всякой всячины, и отправилась передавать передачу.

В каком-то мрачном помещении со специфичским запахом она постояла в небольшой очереди. Передачу у неё приняли.

Глядя в толстое, лоснящееся лицо того, кто эту переда передачу принимал, Шурочка подумала о том, что совершенно не уверена, дойдёт ли до Юры хоть половина. Но делать было нечего…

Ещё Шурочка купила у докторши крутую справку. Якобы, о перенесённой тяжёлой пневмонии. К справке прилагались рекомендации по оформлению академического отпуска.

И, набравшись силёнок, Шурочка доехала до института и прошла все формальности. Для чего она это делала? Она и сама не смогла бы чётко ответить на этот вопрос. Нет, она не боялась матери. И вообще, она не боялась уже никого и ничего, кроме ломки и своего дикого, неуёмного желания уколоться.

Нет, не страх гнал Шурочку в институт.

Надежда, это была надежда. У неё ещё была надежда выкарабкаться из этой пропасти, в которую она упала и в которой.

Там, где-то, в глубине души, надежда ещё была.

Эта же самая надежда заставила Шурочку найти в заброшенной записной книжке телефон и снова позвонить Юриной матери.

Мать Юры узнала Шурочку сразу.

— Здравствуйте, Шура. — сказала она.

— Здравствуйте, Наталья Леонидовна. Вы знаете?

— Знаю. Приходили из милиции.

— И что? Вы к Юре ходили? Потому что у меня только сигареты взяли, а к нему не пустили.

— Я не хочу к нему идти. Он разрушил свою жизнь, и нашу тоже. Отец его болеет. Рак у отца. А он… Юрка… даже домой не позвонил, ни разу. А ты говоришь — передачу ему носить…

Голос Юриной матери был безнадёжно усталым. В нём уже не было злости, как в первый раз, а была только усталость, безграничная усталость. Шурочке было жаль Юри-ну мать. Хотя она ни разу её не видела, но про себя называла «свекровью». И Шурочка сказала своей «свекрови»:

— Я хочу вам сказать, что вы воспитали хорошего сына. Да, не удивляйтесь. Конечно, он наркоман, и в тюрьму попал. Но Юрка ваш — и при этом остался человеком. Поверьте, честное слово. Я тут уже на многих насмотрелась…

— А ты сама-то — как? Ты наркоманишь? Ты на игле? — спросила мать Юрки.

— Не хочу вам врать, — ответила Шурочка. — Тогда была — нет, а сейчас — да.

— И ты мне хвалишь моего сына?

— Да. И отцу его передайте. Есть человек, который хвалит вашего сына. И любит. Передайте ему… что любит. И Юрке, Юрке передайте, если к нему пойдёте.

— Не пойдём, — сказала мать Юрки.

И Шурочка повесила трубку.

Глава 26

С Вадиком Шурочка прожила примерно два месяца.

Шурочка сначала обрадовалась спасению, но радость эта быстро улетучилась. Шурочка просто сразу не поняла, кто такой был Вадик. А Вадик — это был не Юра. Вадик брал реванш, и Вадик платил. А кто платит, тот и заказывает музыку.

А Вадику очень нравилось именно так, как получилось в первый раз. И он повадился приходить тогда, когда Шурочку уже начинало «кумарить». Бывало, он сидел и смотрел, как Шурочка начинает корчиться от боли. Он сидел и смотрел, как Шурочка начинала выть и кататься по полу.

— Проси! — говорил он. — Проси.

И Шурочка просила. Просила, просила.

И тогда он бросал ей и ждал, пока она уколется. А потом овладевал ею — поверженной и безвольной.

Потом он пропускал день. Иногда — два. И приносил он понемногу — только так, чтобы не дать Шурочке умереть.

Шурочка попыталась поговорить с Вадиком. Один раз попыталась, ещё в начале.

— Что ты делаешь? — спросила она Вадика. — Зачем? Ты же видишь, как мне плохо.

— У тебя свой кайф, — ответил Вадик, — а у меня — свой.

— Но я… Я же завишу от тебя, а ты от меня — не зависишь. Неужели твой кайф — в издевательстве?

— Я же не лезу в твой кайф. Прогони меня! — и Вадик даже не засмеялся. Он заржал.

— Что же мне делать… — прошептала Шурочка.

— А ты займись чем-нибудь.

Лучше бы он не произносил этой фразы. Если, до этого разговора, у Шурочки и была хоть какая-то надежда на Ва-дикову порядочность, то после этой фразы… После этой фразы — всё встало на свои места. И Шурочка терпела. Просто терпела за дозу, и всё. Правда, сил было всё меньше и меньше.

И, по-прежнему, не было иного выхода, кроме подвала.

И тогда, когда Шурочка более-менее могла жить, она частенько думала:

«А всё-таки хорошо, что я не вышла замуж за этого… толстого».

Нет, никто не был виноват. Никто же не знал, что толстый Вадик окажется садистом. На человеке же не написано, кто он. И как он будет вести себя, если вдруг победит.

Иногда Шурочка думала, что надо было лучше сразу идти в подвал. Чем вести такую жизнь, какую вела она с Вадиком. Но она уже не могла вырваться — даже в подвал.

Она жила теперь, как автомат. И была не в силах что-либо изменить.

К концу жизни с Вадиком Шурочка похудела килограммов на десять. Притом, что она и так была худа, можно было сказать, что от Шурочки осталась только кожа, да кости. Ела только тогда, когда могла, а могла — не часто.

Иногда она не могла ничего съесть в течение суток. Кажется, она и думать уже не могла. Только страх ломки, только желание уколоться.

И тогда Вадик ушёл.

— Ты мне надоела, — сказал он на прощанье. — Твои поганые кости слишком дорого мне обходятся. Ещё сдохнешь, а мне придётся отвечать.