Зябрики в собственном соку, или Бесконечная история
Шрифт:
Последним — не считая меня, конечно — уехал Берген. После моего трюка с милицией его отношение ко мне сменилось с настороженного на откровенно уважительное. Так что попрощались мы совершенно искренне. Нет, ну а что: человек он хороший, а то, что в голове тараканы устроили контрразведку — так у каждого свой личный сорт тараканов. Берген пообещал угостить нас самым настоящим вином с его родных гор… после чего я понял, что и мне придется «привезти» что-то «настоящее талганское». Хоть ты и вправду в Талган едь. Или темной ночью отрезай хвост у крокодила из здешнего зоопарка и копти его на костерке.
Мало мне проблем…
В рамках решения одной из проблем, самой насущной на данный момент, я шагал вечером по пустынном и тихому коридору в свою комнату от Маратона. Того самого громилы-шахматиста, который, после отъезда Мамочкина, потерял своего постоянного партнера и теперь заглядывал в нашу комнату, шумно вздыхая так, что колыхались занавески.
Он тоже остался в комнате один и я открыл на него охоту, как на наиболее подходящего под мою цель: живет один, есть предлог набиться к нему в гости и он из старших курсов. Мои однокомнатники, например, вовсе не подходили.
Приманкой в моей охоте послужили, предсказуемо, шахматы. Я напросился учиться играть. На что Маратон от тоски согласился. Правда, между нами, учитель из него был не очень.
Многим кажется, что быть учителем просто: ты же знаешь, как решать всякие там дроби и интегралы и в курсе, кто был российским императором с 1825 по 1855 год[1], значит, можешь и рассказать другому. Немногие понимают, что уметь самому и уметь научить другого — разные вещи. То, что тебе кажется настолько элементарным, что ты делаешь, не задумываясь, для твоего ученика — темный лес и оттого, что ты ему покажешь, хоть раз, хоть десять — он не поймет.
Учить тоже надо уметь.
Маратон, например, учить не умел совершенно. Он путался в объяснениях, перескакивал с пятого на десятое, уходил в дебри, вспомнив «одну занимательную историю», спохватывался, что забыл о чем-то рассказать и возвращался назад, а когда ученик, то есть я, не понимал «элементарных вещей» — начинал кричать и ругаться. К его чести — не оскорбительно, весь его пыл направлялся не столько на меня, сколько на вселенную, которая допустила появление на свет вот такого вот Ершана, которые не видит разницы между длиной и короткой рокировкой[2].
В общем, если бы я и вправду хотел научиться играть в шахматы — уже заработал бы комплекс шахматной неполноценности. К счастью, мне, да простят меня шахматисты всего мира, плевать на эту замечательную игру.
Мне это обучение нужно для другой цели.
Сегодня не получилось, Маратон так и не вышел ни разу из комнаты, но нервничать рано — у меня еще есть пара дней в запасе. Вот послезавтра можно будет начинать нервничать…
Я скользил по коридору в очень даже хорошем настроении…
Знаете, в мультфильмах такое встречается: персонаж бодро вышагивает по коридору или чему-то типа того, проходит мимо двери — и вдруг понимает, что там, за дверью, он мельком увидел что-то очень интересно. После чего делает несколько шагов задом наперед.
Вот примерно это отыграл и я. Замер, сделал несколько шагов
спиной вперед и остановился у двери.За которой плакали.
[1] Николай Первый, если вы не знали
[2] Короткая рокировка — в сторону королевского фланга, длинная рокировка — в сторону ферзевого фланга. Элементарно же, правда? Особенно если вы до сих пор не запомнили, где стоит король и где — ферзь.
Глава 52
Женские слезы — они разные. Как и сами женщины.
Есть злые слезы разочарования, как бы говорящие «Почему, ну почему не получилось сделать барана из этого козла?!». Если слезы демонстративные, появляются они только на людях и означают, что мужчина должен вот прямо сейчас все бросить и сделать то, что хочет эта несчастная девушка. Есть слезы капризные, в которых слышится только «Хочу-хочу-хочу, дай-дай-дай, купи-купи-купииии!».
Есть и другие слезы.
Тихие слезы огорчения, горькие слезы обиды, обжигающие, как кислота, слезы горя, слезы усталости и слезы беды, слезы радости и слезы счастья, слезы, слезы, слезы…
Как жаль, что я так и не научился их различать.
Возможно, это не моя вина, просто мои бывшие девушки плакали очень редко. А может, я просто невнимательный чурбан, как и все мужчины (по мнению плачущих женщин). Может быть. Но одно я знаю точно: я не могу пройти равнодушно мимо плачущей девушки.
Даже если я ее не знаю.
Я толкнул дверь и шагнул в комнату.
Такая же, как и наша: шесть кроватей, тумбочки, стол, стулья. Не чувствуется никакого женского уюта, который якобы сам собой появляется там, где поселяются девушки. Потому что уют появляется трудами этих самых девушек и для его создания нужно чуть больше времени, чем одна неделя.
Уюта в комнате не было. Плачущая девушка — была.
Она стояла у окна, глядя вниз — нет там ничего интересного, двор и пыльные деревья — и тихо всхлипывала.
— Уйди, — не оборачиваясь, сказала она.
— Ты даже не знаешь, кто я, — хмыкнул я.
Плакса обернулась.
Мать моя в зеленой шляпе! Знал бы, кто здесь — тыщу раз бы подумал, прежде, чем зайти!
— Уйди, — всхлипнула Ланита, шмыгнув покрасневшим носом.
— Уже ушел, — сказал я, не двигаясь с места.
— Не ушел, — отвернулась она.
— И не уйду. Кто тебя обидел?
Нет, я не сомневался, что обидевший Нитку сто раз уже об этом пожалел и его труп, возможно, лежит под кроватью, завернутый в персидский ковер. Но… Даже самую сильную девушку, в любом плане сильную, хоть в физическом, хоть в моральном, можно обидеть. Иногда даже проще, чем слабую: там, где слабый согнется, чтобы потом выпрямиться, сильный с хрустом сломается.
— Никто.
— Где живет этот Никто? Я ему ноги выдерну и спички вставлю.
— Уйди.
Ланита села на кровать и закрыла лицо ладонями. Я осторожно присел рядом, на самый краешек.
— Не реви.
— Я не реву.
— Не реви.
— Я не реву.
— Это ты ревешь или я реву?
Ланита, похоже, всерьез задумалась над этим абсурдным вопросом. Видимо, сказка про мужчину в самом расцвете сил ей незнакома[1].
— Отстань, — с исконно женской логикой нашла она ответ.