Книги из серии "Собрание сочинений в шести томах"

Апрель 1903 Москва 2 Пожаром склон неба объят… И вот аргонавты нам в рог отлетаний трубят… Внимайте, внимайте… Довольно страданий! Броню надевайте из солнечной ткани! Зовет за собою старик аргонавт, взывает трубой золотою: «За солнцем, за солнцем, свободу любя, умчимся в эфир голубой!..» Старик аргонавт призывает на солнечный пир, трубя в золотеющий мир. Всё небо в рубинах. Шар солнца почил. Всё небо в рубинах над нами. На горных…

Я занял две большие комнаты: одна — с огромным окном на море; вторая была раза в два более первой. В третьей, куда вела вниз лестница, — помещалась прислуга. Старинная, чопорная и чистая мебель, старый дом и прихотливое устройство квартиры соответствовали относительной тишине этой части города. Из комнат, расположенных под углом к востоку и югу, весь день не уходили солнечные лучи, отчего этот ветхозаветный покой был полон светлого примирения давно прошедших лет с неиссякаемым, вечно новым солнечным…

II Самое первое воспоминание мое есть нечто ничтожное, вызывающее недоумение. Я помню большую, освещенную предъосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг… Только и всего, только одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло мое сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия памяти? И почему тотчас же после этого снова надолго погасло оно? Младенчество свое я вспоминаю с печалью.…

– До тебя нельзя дозвониться, – сказал Николай, – или ты в Нью-Орлеан, или ты спишь, или тебе забыли передать о моем звонке. Я тебе должен деньги. – За что!? – весело спросил писатель. – Ты знаешь, Бонч организовал литературный музей. Я продал ему твои письма, помнишь, те, которые ты мне присылал из Коломны, из Саратова и с фронтов. У меня они лежали бесцельно. – И он – купил? – спросил писатель никак не весело. – Купил, как видишь. Поезд уходил в таежную область. Писатель лег на верхней…

— Итак, это только реклама? — Да, — ответил Кишлот. — Мой расчет основан на приятном после неприятного. Санитары подумали и ушли. Через час после них появился печальный, хорошо одетый толстяк; он сел, поднес к близоруким глазам меню и вскочил. — Это что? Шутка? — с гневом спросил толстяк, нервно вертя трость. — Как хотите, — сказал Кишлот. — Обычно мы даем самое лучшее. Невинная хитрость, основанная на чувстве любопытства. — Нехорошо, — сказал толстяк. — Но… — Нет, нет пожалуйста! Это…

— Над вашим. — Какое же у меня производство? Я пишу рассказы, фельетоны… Это контролю не поддается. — Все вы так говорите! Мы выборные от типографии и артели газетчиков, и мы будем контролировать ваше производство. — Виноват… Как же вы будете осуществлять контроль? — Очень просто. Вот мы усаживаемся около вас, и… вы, собственно, что будете писать? — Еще не знаю: темы нет. — А вы придумайте. — Хорошо, когда вы уйдете — придумаю. — Нет,…

Во всех лавках по дороге хлеб продают, сколько хочешь, а у меня — в кармане за каким-то дьяволом сухая корка! На всякий случай, предусмотрительность и расчет. О Господи! Погода была превосходная, чудесная, а нам и в погоду-то не верилось, все казалось, что либо польет дождь, как в потоп, либо внезапно выпадет снег и ударит мороз — это в июле-то! — и всех нас погубит на полпути; уж как мы все гнали нашего извозчика! Помню одно еще обстоятельство, самое постыдное: сорвал я около дороги какой-то…

Представьте себе мужчину лет 50, высокого, еще здорового, но с седыми волосами и потухшим взором, одетого в синее полукафтанье с анненским крестом в петлице; ноги его, запрятанные в огромные сапоги, производили неприятный звук, ступая на пыльные камни; он шел с важностью размахивая руками и наморщивал высокий лоб всякий раз, как докучливые нищие обступали его; — двое слуг следовали за ним с подобострастием. — Палицын положил серебряный рубль в кружку монастырскую и, оттолкнув нищих, воскликнул:…

1909 Бобровка Зима Зима М.А. Волошину Снега синей, снега туманней; Вновь освеженной дышим мы. Люблю деревню, вечер ранний И грусть серебряной зимы. Лицо изрежет ветер резкий, Прохлещет хладом в глубь аллей; Ломает хрупкие подвески Ледяных, звонких хрусталей. Навеяв синий, синий иней В стеклянный ток остывших вод, На снежной, бархатной пустыне Воздушный водит хоровод. В темнеющее поле прыснет Вечерний, первый огонек; И над…

«Отверзите уши ваши, монахи: освобождение от смерти найдено. Я поучаю вас, я проповедую Закон. Если вы будете поступать сообразно поучениям, то через малое время получите то, ради чего благородные юноши уходят с родины на чужбину, получите высшее исполнение священного стремления; вы еще в этой жизни познаете истину и увидите ее воочию». Христос тоже звал «с родины на чужбину»: «Враги человеку домашние его… Кто не оставит ради меня отца и матери, тот не идет за мной». Их немало было, «благородных…

– Иван Авдеевич, новый санитар приехал, товарищ Невельский, познакомься. И Иван Авдеевич Гроза, так же, как некогда перед князем Расторовым, спрятал руки назад, низко качая головой из стороны в сторону, раскланялся с товарищем Трубачевым, торжественно сказал: – Извини, Павел Егорович, но с этим господином знакомым быть я не желаю. Товарищ Трубачев смутился. Глаза Невельского стали стальными, очень сощурились. Вообще же Лавр Феодосович Невельский повадку и внешность имел старостуденческую, народовольческую,…

Одна из них — чудесный многокрасочный альбом — принадлежала крупному казахскому художнику Нагим-Беку Нурмухаммедову и называлась "Искусство Казахстана" (Москва, "Искусство", 1970 г.); другую же, изданную не так роскошно, но с отличным четким текстом, написали два искусствоведа — Л. Плахотная и И. Кучис: "Казахская художественная галерея им. Шевченко" (Москва, "Советский художник", 1967 г.). Однажды я, уже в какой раз, принялся листать их и — очевидно, настроение было такое — меня вдруг окружили…