... как журавлиный крик
Шрифт:
следствие своей тупости. В последнем не хотелось признаваться, и таким образом круг замыкался.
В третьем классе очередной учитель избавился от меня, переведя в параллельный класс. И вот здесь судьба сжалилась надо мной и свела с человеком, изменившим отношение школы ко мне и мое отношение к школе.
В очередном для меня новом классе меня посадили рядом с мальчиком, резко отличавшимся от всех. С большими голубыми глазами и маленьким носиком, чистенький, с белым воротником, он скорее походил на девочку, чем на мальчика. На перемене многие норовили подстроить ему какую-либо каверзу.
Была в том классе одна особенность: ребята постоянно боролись, определяя, кто сильнее. Моя аульская жизнь, лишившая меня равных с одноклассниками стартовых условий в учебе, дала в физическом развитии явное преимущество. В дошкольном
Это дало мне возможность защищать своего соседа по парте от нападок его обидчиков. Взамен он стал мне давать списывать домашние задания, для чего мы с ним приходили на занятия раньше времени и уединялись или в подвале, или за школой, или в свободном классе. Кроме того, мой новый друг, звали его Леня, приносил великолепные бутерброды — белые булки с маслом и с икрой — и целиком отдавал мне. Чтобы понять, что это для меня значило тогда, надо помнить, что шел голодный сорок седьмой год.
Наша дружба крепла с каждым днем. Не знаю, для чего она нужна была Лене, но мне она была необходима, как жаждущему глоток свежей воды. То, что учительница перестала меня третировать и пугать отцом, целиком было заслугой Лени. Он не только давал мне списывать домашние задания, но и научился искусно подсказывать, когда вызывали к доске. Вообще он уже не интересовался своей учебной — главной его целью стала учеба моя. Он вошел в роль борца за мои интересы, вел и открытую, и партизанскую войну за мои успехи. Меня поражало то, как он спокойно и бесстрашно спорил с учительницей, когда ему казалось, что она занизила мне оценку. Потом я узнал, что всю Ленину деятельность стимулировала его мать — как борьбу за справедливость, как борьбу за мальчика, которого в школе все травят.
Так еще до знакомства я ощутил благодатную заботу Валентины Гавриловны.
На каком-то этапе нашей дружбы Леня стал усиленно приглашать меня к себе в гости, говоря, что со мной хочет познакомится его мама.
Я стал бояться этих приглашений, ибо связывал их с систематическим поеданием завтраков Ленца. Интуиция подсказывала мне, что я нехорошо поступаю, хотя каждый раз это происходило по инициативе Ленца (так его звали дома). Мне казалось, что так настойчиво в гости не могут приглашать, что за этим кроется что-то нехорошее. В частности, я представлял, как мать Ленца отчитывает меня за завтраки и берет с меня слово больше этого не делать. Пугала не только эта позорная процедура, но и мысль о том, что после этого нарушится так неплохо сложившаяся моя жизнь в школе. Казалось, что оставившие меня в покое учителя снова начнут третировать, что за этим последует наказание отца, время безысходности и загнанности вернется.
Но Леня сумел меня уговорить. Дверь открыла глазастая девочка с короткими косичками, туго перевязанными бантиками, отчего косички торчали как два указателя. «Это Юра», — представил меня Ленц. Девочка, ничего не говоря, убежала куда-то в глубь квартиры и вернулась с женщиной. Я догадался, что это Валентина Гавриловна, и весь сжался от страха и незнания того, что меня ожидает.
Но дальше все было как в сказке. Вместо ожидаемых упреков я услышал слова о том, что меня давно в этом доме ждут, что Ленц уже всем много обо мне рассказывал, что все хотят со мной познакомиться. Я чувствовал себя одновременно каким-то героем и давним другом семьи. Не принять эти роли было невозможно, ибо предлагал их голос, в котором слышались и беспредельная доброта, и интеллигентность, и образованность. Интеллигентность с образованностью в моем сознании тогда не сочетались с добротой. С позиций интеллигентности и образованности меня третировали два года, отчего в школу я ходил с таким чувством, с каким ночью входят в холодную воду. Я весь сжимался при виде не только учителей, которые были мне чужды своей образованностью, но и мальчиков, интеллигентных и образованных. Я думал тогда, что образованность и интеллигентность для того и существуют, чтобы ими кого-то унижать и третировать.
Впервые я увидел: в Ленце эти качества сочетались с добротой. Теперь я чувствовал, что в Валентине Гавриловне тоже сочетаются эти качества. Мое детское сердце, истосковавшееся по доброте и теплу, радовалось и ликовало от того,
что все это получило сполна.Поражала и вся обстановка квартиры. В большом нашем дворе по Тракторному переулку № 3 было около 15 квартир. Жили разные люди, в том числе начальники. У главного инженера «Крайлеспромсоюза», в системе которого работал мой отец рядовым экспедитором, было две комнаты, но в туалет они ходили общий. Никакой ванны в квартире у них не было. Вспоминаю их потому, что они были в нашем дворе эталоном благополучия. Квартира Царюков по сравнению со всеми мне тогда известными благополучными квартирами представляла собой хоромы. Впервые я увидел квартиру, в которой были отдельно кухня, ванна, туалет. У Ленца была отдельная комната, далее через спальню находился зал, в котором были большая библиотека и пианино. Этой библиотеке я обязан многим, в том числе и тем, что стал гуманитарием.
Валентина Гавриловна накормила нас и усадила за уроки. И на следующий день, и на третий это повторилось. На третий день она очень напугала меня, сказав, что хочет поговорить со мной о важном деле. Разговаривала она со мной как со взрослым. Она говорила, что три дня она следила за тем, как мы готовили уроки, и пришла к выводу, что я плохо знаю русский язык. Тут мне стало совсем стыдно, я покраснел. Ведь она разгадала секрет, который я скрывал и которого стеснялся безмерно, чувствуя в нем свою неполноценность.
Валентина Гавриловна установила мне расписание дополнительных занятий по русскому языку и литературе. Сама она в свое время окончила гимназию, а в тридцатых годах была мобилизирована на борьбу с неграмотностью и преподавала в сельской школе. Но главное было в том, что она была прирожденным педагогом, педагогом от Бога. Поэтому мои успехи в школе стали очень заметны. Третий класс я закончил уверенно, в четвертом учился хорошо, а в пятом уже невозможно было меня остановить — я брал полный реванш.
Валентина Гавриловна не работала, занималась двумя детьми — Ирой и Леней. Кроме общей школы, они оба ходили в музыкальную. Болеслав Александрович в то время работал главным ин — женером военно — восстановительных работ по Северному Кавказу. Это управление особого назначения было создано для восстановления от военной разрухи жизненно важных объектов — мостов, дорог, вокзалов, заводов. У Болеслава Александровича была персональная машина — газик военный с водителем. Высокий, полноватый, в форме офицера железнодорожных войск, он выглядел очень эффектно, и я его и стеснялся, и побаивался. Он часто разъезжал по командировкам и возвращался всегда с какими-нибудь яствами.
Кроме того, само управление, в котором работал Болеслав Александрович, снабжалось продуктами особым образом. Поэтому в их семье был тогда полный достаток. Цивилизованные блюда и сладости, от котлет до торта «Наполеон», я впервые ел у них. Валентина Гавриловна была искусной и хлебосольной хозяйкой. В те голодные годы она прикармливала многих бедных людей. Что касается меня, то вскоре в их семье почти не делали различия между мной и Леней.
… Мы пришли из школы. Валентина Гавриловна кормит нас на кухне и рассказывает что-то из своей жизни. Детство ее прошло в Новосибирске, в Новосибирской области, потом работала учительницей, после замужества профессия мужа железнодорожника — строителя бросала их по разным краям и областям. Было о чем вспоминать и рассказывать. В это время Ирина занимается на пианино. Валентина Гавриловна иногда прерывает рассказ и беззлобно, с теплотой, говорит: «Вот мерзавка, опять ноту «ля» проглатывает». Это относится к Ириной игре. После обеда мы некоторые время с Леней развлекаемся, играем в шашки или шахматы, которые я впервые у них увидел, потом садимся за уроки. Через некоторое время Валентина Гавриловна приносит полную тарелку только что испеченных пирожков с рисом и яйцами и советует нам их есть между делом.
Как все это было не похоже на то, что было у меня дома!
Впоследствии так определилось: Валентина Гавриловна, Леня и я — одна компания. Болеслав Александрович и Ирина — другая. Мы втроем общались и до того, как садились за уроки, и во время их выполнения, и обязательно после. Болеслав Александрович, если бывал дома, целыми днями лежа читал каких-нибудь классиков литературы. Иногда он выходил к нам на кухню, и мы с Леней сразу ощущали мощное волевое поле, затмевающее доброту и обаяние. Валентины Гавриловны. Мы ретировались, с Леней, уходили в детскую.