...Имя сей звезде Чернобыль

А Олжас [Сулейменов] — Казахст/ана/. А рус/ская/ интеллигенция, русские — России. В этом, в этом величие в будущем/, а не в горах оружия!

НЕ УБИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО

Что спас Горбачев

К концу своего президентства М С. Горбачев вынужден был снова и снова объяснять, ради чего затевалась перестройка. Парадоксальность ситуации заключалась в том, что инициатор и архитектор перестройки стоял среди рухнувшего здания и воодушевленно рассказывал, как это было важно — укрепить его фундамент, переложить, пересыпать стены…

А между тем было, есть нечто, что он действительно перестроил и спас (не он один, разумеется, но его заслуги особенно значительны). Но об этом почему-то говорил редко, мимоходом, без привычной увлеченности. А именно: как спасено было здание планетарное, возможно, будущее всего человечества. На путях той самой, вроде бы неудавшейся, горбачевской перестройки.

Так уж устроено наше сознание. О близкой болячке думаем и заботимся куда больше, чем о неизбежной катастрофе, поджидающей каждого, — о собственной смерти. А уж о смерти всего рода человеческого — об этом и вовсе не привычны задумываться.

Но вспомним то, доперестроечное время: советские СС-20, угрожающе нацеленные «на древние камни Европы» — на Париж, Лондон, Рим. Пять — семь минут подлетного времени, и американские «Першинги-2» обрушатся на Минск, Киев, Москву. Черные шуточки президента США, от которых американцы холодеют: «Пять минут назад я приказал бомбить Москву». И не менее жуткие «успокаивающие» заявления тогдашнего вице-президента Джорджа Буша: нет, 5 % американцев все-таки выживут…

Уже становившееся привычным безумие, когда ученые-футурологи спорили: 60 или 70 процентов зато, что ядерная война не начнется в этом году. Соглашались, сходились на сорокапроцентной вероятности всеобщей погибели.

Ну а что происходило за пропагандистским шумом о мире и разоружении, организуемым нашей стороной, тоже известно. За счет жизненного уровня трехсотмиллионного народа и разорения природы наклепали ракет и ядерных подводных лодок чуть не вдвое больше, чем Запад, едва не спровоцировали ядерную войну с кастровского «острова Свободы» и в Тайваньском проливе, упрямо двигая таран «социалистического выбора» в направлении всех континентов. А как же, нам отступать было нельзя, марксистско-ленинские законы «исторического прогресса» предписывали коммунистическое покраснение всей планеты. Даже если кто-то и выкрикивает: лучше быть мертвым, чем красным!

А уж как отзвук этих московских забот, но на минском уровне, можно рассматривать мой, еще доперестроечный разговор в ЦК Белоруссии. Специально вызвали туда пацифиста, — вправить мозги. Что вы, мол, пугаете народ всеобщей погибелью? Совсем работать перестанут. И откуда вы взяли, что ядерная война загубит всех? И дальше бессмертная фраза — квинтэссенция номенклатурной мудрости ядерной эры: «Если от всего нашего народа останется десять человек, важно одно: чтобы они оставались советскими людьми».

Не думаю, что собственными мозгами сварили вы это, Иван Иванович. (Это я к Антоновичу И. И. обращаюсь, которого до путча страна не раз видела на телеэкране, изворотливо отстаивающего позиции полозковской РКП.)

Признайтесь, Иван Иванович, не ваша это, а по меньшей мере Михаила Андреевича Суслова [172] формула. Не по чину она была для вас в те времена. (И не «по бункеру».) Другое дело, когда вы стали членом полозковского политбюро, приобщились к московскому супербункеру, — тут бы я поверил, что сами дошли до столь людоедских рассуждений. Кстати, а сколько в сусловско-брежневские времена было членов и подчленов политбюро? Не удивлюсь, если ровно десять.

172

Суслов Михаил Андреевич — секретарь ЦК КПСС (1947–1982 гг.); член Политбюро ЦК КПСС (1952–1982 гг.)

Что всё это было всерьез, несмотря на смертельный риск для самого рода человеческого, свидетельство тому — огромные атомные бункеры, которые номенклатура для себя готовила во всех наших республиках, ну и прежде всего в Москве. В десятки (если не сотни) миллиардов рублей обошлась система оповещения, позволявшая рассчитывать, что члены Политбюро успеют-таки захлопнуть за собой дверь супербункера.

Нажать, не нажать

Это была пора, когда высшим достижением мировой политики считалась доктрина возмездия: если вы ударите (или даже компьютеры сфальшивят), мы сокрушительным ответим! Да так, что ни одной букашки на всей планете сам Господь Бог не сыщет!

Может, это была чья-то фантазия, легенда, не вполне вписывавшаяся в «доктрину»: на океанской глубине висят толстые туши подлодок с ядерными зарядами, никакой связи ни с кем, лишь время от времени выбрасывают «буй», вслушиваются: жива ли еще планета? Если окажется, что уже пронесся ядерный смерч, команда немедленно наносит «удар возмездия», завершающий, добивающий. Чтобы уж наверняка.

Из чувства ужаса перед «доктриной возмездия» — в годы ее повсеместного торжества — возник замысел «Последней пасторали», которую я начал писать в 1982 году, будучи прикомандированным к белорусской миссии ООН в Нью-Йорке в качестве писателя-корреспондента. В начале 1987 года Сергей Залыгин [173] напечатал повесть в «Новом мире», и тут же раздался телефонный звонок из Чернигова. Молодой голос, не называя себя, сообщил, что завтра утром он хотел бы быть у меня. На десять минут. Поговорить. У него уже и билет на руках. Пришлось согласиться.

173

Залыгин Сергей Павлович — русский писатель, главный редактор «Нового мира».

Я увидел молодого парня в джинсах, румянец во всю щеку, глаза живые, пытливые. В руках у него мартовский «Новый мир»; пока я готовил чай, он уличающе зачитывал мне мой же текст. «В нашем летающем гробу (в повести — американский „Шаттл“) тоже были свои философы. Тоже мучились, кто трус-предатель, а кто герой, если теперь одна бомба на всех. Врач наш — все рентгены-бэры у него в тетрадках — дразнил самых больших патриотов: „Вот ты как считаешь — отдельный человек ради народа жизнь отдать должен? Правильно, обязан — не радостью. Умничка! Ну а отдельный народ — во имя человечества? Разве он не такая же единица по отношению ко всему роду, как я и ты — по отношению к своему народу?..“»

Истинный герой у вас, укорял меня парень в джинсах, тот, кто не нажмет на кнопку. Даже в ответ на первый ядерный удар. Впрочем, вы прямо заявили об этом в «Московских новостях». А вот в повести: «Желающие называться трусом есть? А предателем? А подлецом и врагом собственного народа? Который не нажал в ответ, пожалел не свою часть человечества. Потому что другой, своей уже нет, не осталось».

«Не нажать, если другие уже нажали? Не мстить всему живому на Земле только за то, что кто-то и где-то не сумел договориться? Кому ты мстить будешь — уцелевшим букашкам и последним осколкам человеческого рода? По принципу: ах, ты по левой щеке планету, ну так я лупану по правой!»

И подытожил: автору не кажется, что своей «Пасторалью» он провоцирует противную сторону? Можете наносить ядерный удар, мы не ответим!

Я начал было терпеливо объяснять ему, говорил почти то же, что чуть позже, на писательском пленуме, выкладывал перед неодобрительно гудящей цэдээловской аудиторией — в ответ на упреки (из песни слова не выкинешь) Дмитрия Волкогонова (в то время — пуровского генерала), что, мол, один из уважаемых писателей «дошел до того, что…». Что заявил: ая не ответил бы на ядерный удар, даже по моей стране — не нажал бы! (Помню, сошел с трибуны, а мне знакомый критик-фронтовик и говорит: «Если бы это был не ты, я посчитал бы, что выступает предатель».)