...начинают и проигрывают

Я обеспокоенно следил за ним в окно. Как бы не попытался удрать…

Нет, развернул машину, поставил в свой бокс. И бегом сюда.

И вот мы сидим друг против друга, разделенные длинным столом. Я не тороплюсь, рассматриваю внимательно парня. А он меня. Играем в гляделки — кто кого.

Он не выдержал, отвел взгляд.

— Ну что, Андрей? Будем говорить?

— Давайте.

Не понял? Или схитрил?

— Что ты можешь рассказать про аварию? Что тебе известно?

— А что мне может быть известно?— смотрит непонимающе.

Как здорово могут лгать и изворачиваться самые невинные глаза! Если бы вину устанавливали только по глазам, многие преступники до сих пор ходили бы на свободе… Вот и этот… Надо же, какой удивленный бесхитростный взгляд!

— Вот бумага,— я вырвал два листка из блокнота.-Напиши все, что знаешь.

— Да ведь я почти ничего… С чужих слов только.

— Вот и пиши, что сам знаешь, и что слышал от других, и от кого именно.

— Зачем это?— он все еще в нерешительности вертел в пальцах ручку.

— Слушай, ты, вроде, неглупый парень, должен сам понимать — раз интересуется милиция, значит, есть то му причина и надо делать, что говорят. Я ведь не пись мо девочке прошу тебя написать… Ну?

Он пожал плечами, стал писать. Набросал несколько строк, расписался.

— Все!

Я прочитал. Ничего не знает, слышал на станции от ребят из гаража, что случилась беда, да еще товарищ из милиции, то есть — я, уточнил: машина свалилась под откос.

Посмотрел на него. На сей раз глаз не отводит.

— Все?

— Все.

— Маловато.

— Сколько есть.

А если ошибаюсь? Если не он?… Никакой предвзятости, никакой заданности! Только факты, факты!

— У тебя инструмент имеется?

— Как у всех.

— И напильник треугольный есть?

Не рано ли я? Не поторопился ли?

— Личной?

— Хоть какой.

— Есть.

— Где?

— В машине.

— Идем, покажи!

Пошли уже, но на пороге он спохватился — получилось очень естественно:

— Ой, нет!… Я совсем забыл.

— А где?

— Не знаю. Пропал.

Как же иначе! Пропал… Я понимающе кивнул.

— И давно?

Спрашивая, я знал, что он ответит. Точно знал.

— Нет, недавно.

Вот!

— Когда именно? Вчера? Позавчера?

— Не знаю. Может, позавчера, может, раньше. Он мне вчера как раз понадобился. Сунулся — нет.

— Где лежал? В инструментальном ящике?

— Нет, в машине, с собой возил.

Все у него продумано, на каждый вопрос подготовлен ответ. Скажи он: в инструментальном ящике — и сразу серия новых вопросов: что там за замок, трудно ли отпирается, есть ли у кого подходящий ключ? А так — в машине, и дело с концом. Машина открыта, в нее любой забраться может.

Как же быть дальше? Теперь ясно: надежд на его добровольное признание нет. Будет изворачиваться, как угорь. А у меня пока еще нечем припереть его к стенке. Нужно набрать побольше уличающего материала. Вот когда показания Степана Олеши подтвердятся еще несколькими свидетелями — тогда другое дело!

Но и отпускать его тоже нельзя.

— Бери,— я подал ему чистый листок.— Напишешь все подробно про напильник: когда он у тебя пропал, какой был, кому ты заявил о пропаже.

— Никому я не заявлял.

— Вот и напиши.

Ага, занервничал!

— Не пойму я…

— Пиши, пиши!

Зашел Юрочка — очень кстати! Я глазами показал, чтобы оставался здесь со Смагиным, а сам пошел в соседний цех искать, где телефон. Можно было позвонить из диспетчерской, но мне не хотелось, чтобы Тиунов слышал. Лишнее ухо — лишние домыслы и слухи.

Телефон нашелся в пустовавшем кабинете начальника цеха. Я попросил телефонистку соединить меня с майором Антоновым. Он оказался на месте. Я вкратце доложил обстановку и попросил санкцию на задержание.

Начальник долго не отвечал, и я уже стал стучать по рычагу, решив, что нас разъединили.

— Погодите, не стучите,— послышалось в трубке.
– А Гвоздев как думает?

— Ион так же,— уверенно ответил я за Юрочку.

Что ж… Только имейте в виду, в течение двадцати четырех часов нужно предъявить ему обвинение. Справитесь?

— Справлюсь!— не колеблясь, ответил я.

— Тогда действуйте'…

Вернувшись в комнату отдыха, я сразу увидел, что Юрочка проговорился. Андрей Смагин, нахохлившись, грыз кончик авторучки. Бумага перед ним была недо-писана.

— Почему не пишешь?

— Товарищ лейтенант,— его лицо выражало глубочайшую обиду,— вы что, думаете я дядин Колин тормоз испортил?

Юрочка в ответ на мой укоризненный взгляд сделал невинные глаза.

— Кончайте скорее писать, пойдемте со мной,— ска зал я.— Вы задержаны по подозрению в убийстве, гражданин Смагин.

10.

Однажды я неожиданно для самого себя попал на заседание военного трибунала.

Было начало лета, чудесная теплая пора. Наша дивизия находилась во втором эшелоне, и я отпросился на день в штаб навестить единственного здесь моего знакомого по Себежу, старшего лейтенанта Васю Ящечкина, командира отдельной роты связи.

Мне не повезло: Ящечкина не оказалось на месте. Его ординарец, рослый бурят со щелочками вместо глаз, коротко пояснил, что старшего лейтенанта еще рано утром вызвали в трибунал.

Топать назад, не повидав Васю, не хотелось: когда еще встретимся! Дивизия вот-вот должна была сняться с места и занять свой участок на передовой, И я отправился в трибунал, заседавший, как мне втолковал изъяснявшийся больше знаками, чем словами, ординарец, в сельском клубе.

Я приготовился к длинным объяснениям с часовым у двери клуба. Но он пропустил меня беспрепятственно: шло, оказывается, открытое заседание.

Судили какого-то пожилого солдата. Он сидел между двумя конвоирами в левом углу сцены, понуро опустив голову и не поднимая взгляда; маленький зал был наполнен его бывшими сослуживцами. Заседание трибуна-па еще только началось. Длиннолицый майор с узкими белыми погонами на кителе, очевидно, председательствующий, закончив формальности со свидетелями и удалив их на время из зала, стал читать обвинительное заключение высоким певучим голосом. По одну сторону майора сидел незнакомый мне усатый капитан, по другую — мой кореш Вася. Только его сейчас не узнать. Сосредоточенный такой, серьезный, преисполненный важности. Я на всякий случай украдкой помахал рукой, но он, конечно, ничего не заметил, слушал очень уж внимательно.