...Встретимся в октябре...

На его голове не было ни одного волоска, а крошечные глаза смотрели цепко и внимательно.

Я знала, что это он нашел меня той злополучной ночью, но совсем его не помнила. А вот он… Он смотрел на меня так, словно все знает.

Я до сих пор не решила, насколько сильно нужно его опасаться, но от него исходили волны спокойствия и уверенности. Словно он твердо знал, что случится в следующую секунду, и был к этому готов.

А еще он обладал невероятной особенностью появляться тогда, когда его совсем не ждешь.

— Да ладно, Настен, ты чего стесняешься? Димка у нас – красавец! Хватай, пока он убежать никуда не может. А то у нас на него желающих много.

Прежде чем я успела сообразить, что ответить, Дима хрипло проворчал:

— Василий Михайлович… я за Настей несколько месяцев бегал. И до сих пор не уверен… Не спугните…

— Молодежь-молодежь… все вы время на какую-то ерунду тратите! Пока молодые, пока вместе, нужно… Ну вы и сами понимаете, что нужно.

Он хмыкнул и подмигнул Диме, а потом как-то насмешливо добавил:

— По пути встретил Нину. Она намерена прорваться сюда любой ценой. – Он покачал головой, а потом достал из внутреннего кармана куртки плотный желтый конверт, чем-то напоминающий почтовый. – Мне уже бежать нужно – заскочил отдать тебе… – Он вложил в ладонь Димы конверт и ухмыльнулся: – Пойду получать благодарность оттуда. – Он несколько раз ткнул пальцем в потолок. – За сбор улик особой важности. С меня новогодняя премия.

Я посмотрела на сосредоточенное лицо Димы. Кажется, он имел непосредственное отношение к этим самым уликам. Но вряд ли это то, чем он будет со мной делиться.

Василий Михайлович попрощался и ушел, а я отвела глаза от Димы. Он смотрел на меня одновременно требовательно и вопросительно, и я почему-то почувствовала себя жутко неуверенно.

— Спасибо…

Дима заправил прядь волос за мое ухо, и мне все-таки пришлось посмотреть на него:

— За что?

— Ты спасла мне жизнь.

Боже, так нелепо я не чувствовала себя еще никогда. По правде, я ожидала совсем других слов.

— Ты мне тоже. И раз уж мы теперь в расчете, то… – Я оборвала себя на полуслове. Нужно просто собраться с силами. Глубоко вдохнув, пропахший лекарствами воздух, я выпалила: – Твоя мать меня ненавидит и считает сектанткой. А твои коллеги думают, что я извращенка, бегающая по ночам голышом. А Василий Михайлович уверен, что я как-то связана с теми уродами, которые развлекались в парке, правда, не знает как.

Дима выразительно выгнул бровь:

— Сейчас ты скажешь, что мне будет лучше с другой девушкой?

Он совсем не помогал собраться с мыслями.

— Ты хочешь, чтобы я сказала ЭТО?

Дима устало покачал головой:

— Нет, я хочу, чтобы ты сказала… вслух… своим красивым соблазнительным голосом… то, что написала на стене.

Я коснулась стесанной кожи у него на щеке. Дима прикрыл глаза, позволяя мне любоваться его длинными черными ресницами.

Тихо я выдохнула:

— Я люблю тебя…

Глаза Димы распахнулись. Он смотрел на меня с недоверием.

— Я люблю тебя, Дима… Люблю каждый день, проведенный с тобой. Люблю, как ты поешь в душе. Как прижимаешь меня к себе, когда прячешь под курткой. И как хитро смотришь, когда предлагаешь попробовать то, что приготовил. Люблю, как дрожат твои ресницы, когда ты спишь. Люблю, как ты вертишь за хвост ту дурацкую мышь, когда задумаешься… Я люблю в тебе столько всего, что… не знаю, за что люблю… Ты просто… идеальный. – Я улыбнулась. – Идеальный мужчина. Такие существуют только в книгах и фильмах.

Дима покачал головой, с трудом улыбаясь оцарапанными губами. А я вдруг поняла, насколько легче стало сейчас, когда я сказала все это. Призналась, перестав наконец бояться. Не хочу больше быть трусливой и не уверенной в себе овцой. Дима… за ним будут охотиться всегда. До последнего моего и его вздоха, у меня будут соперницы. И если я буду дрожать и все время сомневаться…

Он ехал за мной. Даже раненый и едва живой, он произносил мое имя. Он нашел меня, когда я уже отчаялась и думала, что это невозможно.

Я сглотнула комок в горле:

— Так вот… Все твои знакомые… и твоя… семья… в общем, все смотрят на меня косо. И считают дурной компанией для тебя.

Дима открыл рот, чтобы что-то сказать, но я приложила палец к его губам:

— Уже несколько минут я пытаюсь сказать тебе, что… сделаю твою жизнь абсолютно сумасшедшей. Мы будем жить, как живут в книжках идеальные герои. Все эти до невозможности сладкие и приторные свидания, парная одежда и прогулки за руку. Мы будем целоваться каждую свободную минуту и все время прикасаться друг к другу. Где бы мы ни оказались, я буду сидеть у тебя на коленях и мы все время будем делать сэлфи, чтобы сохранить каждый наш момент.

Дима поцеловал мои пальцы, все еще касающиеся его губ, и неожиданно сильно сжал другую ладонь:

— Я люблю тебя, Настя. Кем бы ты ни была. Кошкой или человеком. И буду любить всегда. Сделаю все, что ты скажешь. Куплю, что захочешь. Но если ты снова меня оставишь…

От его слов все внутри оборвалась.

Срывающимся голосом, я спросила:

— Тогда ты опустишь руки и отступишь?

— Нет. Я никогда не отступлю от тебя. Просто умру. Не сразу, конечно. Постепенно. Но умру.

От его слов стало так больно, что все внутри сжалось.

— Не шути так.

— А я и не шучу. – Дима смотрел на меня тяжелым пристальным взглядом. – Во всем, что касается тебя, я абсолютно серьезен.

Я потянула его ладонь к своим губам и поцеловала покрытые тонкой коркой стесанные костяшки.

— Прости меня…

Я знала, что поступала, как настоящая дура, но это уже нельзя было изменить. Зато можно было попробовать жить.

Стараясь скрыть дрожь волнения, я тихо спросила:

— Ты… видел сон?

Дима кивнул.

— Видел.

Я не знала, как он отреагирует на то, что я поняла про себя, но сказать нужно было:

— Я питаюсь твоей болью. Поэтому я могу так долго оставаться человеком.

Дима устало улыбнулся:

— Нужно попросить, чтобы мне перестали давать обезболивающие.

Я дар речи потеряла, когда он это сказал:

— Ты с ума сошел?!

Он вздернул брови:

— Ты избавляешь от боли намного лучше этой дряни. И в голове нет дыма.