100 shades of black and white

Эта пытка ее любимая, и Рэй с удовольствием подается навстречу каждому движению, она ахает и стонет, бьется затылком о поверхность двери, но даже не чувствует боли.

Какая боль, когда весь мир затапливает свет, падающий сверху водопадом, и в центре его лицо Рена, напряженное, сосредоточенное. Старый шрам, перечеркнувший лицо пополам, прячется под повязкой, и Рэй просит — шепотом, вслух ли, или может всего лишь в мыслях — сними ее.

Сними...

— Сделай это сама, — предлагает Рен. Ему меньше всего хочется отрываться от ее тела ради какой-то повязки, так что приходится самой.

Черная ткань сьезжает в сторону, открывая спрятанный под нею глаз, совсем даже не поврежденный, но уж точно не обычный. Он, в отличие от другого, не темный, он светится ситхским золотом, переливается огненными искрами, и Рэй вздрагивает снова.

Не потому, что ее уже почти накрывает оргазмом — а это всего лишь пальцы, даже не язык, — а потому что от бывшего сына Принцессы не остается ровным счетом ничего.

Это Кайло Рен, тот самый, что пришел за нею когда-то, что держал в плену, что предлагал разделить с ним мир, пополам, а затем и вовсе бросил к ее ногам, потому что ему было не жалко.

Он не раздевается — на это нет времени, их точно уже хватились — просто расстегивает штаны, стягивая их к коленям вместе с бельем. Он тянет Рэй на себя, такую слабую, что она не знает, удержится ли на ногах, и она опускается к нему, на него.

Раскачивается на бедрах, задевая член, раздразнивая, раззадоривая.

— Рэй... — он умоляет, и она внезапно показывает язык. Это их старая добрая игра, и ею нужно насладиться сполна.

Но, когда ей надоедает его мучать, а внутри все разгорается сильнее — потому что треклятый Рен не умеет держать руки при себе, они всегда там, где им не положено быть, где они нужнее всего, — Рэй направляет его член в себя. Начинает двигаться быстрее, подбирая верный темп, и под ее коленом, упершимся в пол, хрустит разломанная заколка.

А Кайло, разгоряченный, разноглазый — темнота и живое пламя в зрачках — прижимает к себе, и они с ним сплетаются в цельный узел из рук и ног.

Однажды он отдал ей весь мир и теперь делает это снова.

Когда Рэй отстраняется от него, падает рядом, судорожно вдыхая, лифт снова кажется ей крохотной клеткой, и до потолка его можно достать рукой, достаточно протянуть ее.

Так она и делает, лениво загребая пальцами воздух. Ловит что-то невесомое — его последний стон? Или ее?

Смятое платье обернулось удавкой возле пояса, и его уже не расправить.

— Это когда-нибудь закончится? — слегка поворачивает она голову, чтобы видеть его золотой, ситхский глаз. Эту тайну приходится оберегать такой ценой, что Рэй уже и не знает, может, проще было бы вообще не возвращаться? Остаться там, на острове, вдвоем.

Не выдумывать новые имена, не возвращать к жизни старое, давно забытое — Бен Соло. Просто жить и все.

— Ага. Скоро, — кивает Рен. — Когда тебе надоест.

— Не смешно, — строит обиженную рожицу Рэй. Она сделала все, чтобы никто не вспомнил о Кайло Рене, а теперь он издевается над нею. — Мы не можем так поступить со всеми. С твоей матерью, например. Представь себе...

— Она переживет, поверь. Она всех нас переживет, дай ей только повод. Так что... — Рен тянется за ее ладонью и укладывает ее себе на лицо, закрывая половину, иссеченную шрамом. — Кого ты хочешь видеть перед собой, Рэй?

Другая половина его лица подмигивает ей, строит дьявольскую ухмылочку в стиле Соло.

Но этого мало, не ей, ему. Нельзя заставить человека жить всего лишь наполовину, и Рэй отнимает свою ладонь.

— Обоих.

====== Under the dome (Рэй/Кайло Рен) ======

Комментарий к Under the dome (Рэй/Кайло Рен) И тут я как обычно.... спасибо Кингу, спасибо Jonathan Livingston Seagull, потому что этот кроссовер был обречен появиться тут))))

Осторожно, underage

Рано или поздно ко всему привыкаешь.

Рэй проводит рукой по стене, и та послушно вспыхивает под пальцами, окрашиваясь в нежно-розовый. По стеклянной панели бегут волны, а затем собираются в самое настоящее море, правда, двумерное.

Закат на Набу очень красивый, однажды сказал ей Рен. Ему было уже запрещено с ней общаться, но он приходил снова и снова, ночь за ночью, принося с собой незнакомые запахи. Запах ночи, мокрых листьев.

Рэй узнала его, потому что однажды уже была в лесу, и долго стояла рядом с Реном, не притрагиваясь, но достаточно близко, чтобы вдыхать — прелость, насыщенность, сладковатую гнильцу. Пока не закружилась голова, пока ноги не размякли, надежно прикладывая ее к вычищенному полу.

Однажды мы сбежим, пообещал ей Рен, принеся с собой — удивительно, как он пронес его, под десятком цепких взоров охранников — смятый цветок, укутанный пеленой дождя. Однажды, ты только потерпи, Рэй.

Что ей было делать еще? Терпеть, конечно.

Рэй отвлекается от здоровенного экрана, по которому все еще бегут нетерпеливые плоские волны, размывая грань между ней и тем, кто следит по ту сторону, и рассматривает свои запястья.

Чистые, окрашенные белизной, надежно отдраенные до блеска, чтобы смыть даже память о другой жизни, свободной, дикой. Джакку теперь — не больше чем абстрактная картинка, под стать зацикленному морю на экране.

А когда-то они были другими, изрезанными, искусанными, когда у нее отобрали все острые предметы. Рэй думала, что на этот последний случай у нее всегда останутся зубы, старые добрые зубы, ведь они же не додумаются удалить их? Так?

Они не отобрали у нее зубы. О, они взяли другое. В конце концов, зачем ограничиваться мелочами?

Рэй до сих пор помнит это время — бесконечные несколько недель, может, месяцев, в таких случаях время играет против тебя — проведенное наедине с потолком, уткнувшимся в самую шею, чтобы окончательно додушить, дожать, лишить желания двигаться. С руками, закрепленными по обе стороны от кровати, словно она смертельно-опасная душевнобольная. Они же считали ее именно такой?

Она считала до хрипоты, говорила с собой, не зная, чем еще заставить заткнуться этот кошмарный вой в голове — ее собственный вой, ее же страх. Она вспоминала себя ровно столько, сколько могла. Называла свое имя, будто оно хоть что-то означало, хотя Рэй точно помнила, что получила его куда позже, на Джакку.

А потом пришел Рен.

Она еще ненавидела его тогда, он казался ей самым настоящим ужасом, сотканным из мыслей в голове, он был слугой Сноука, он лично притащил ее ему, бросив на каменные плиты как добычу. За это она выбила Рену глаз.

Тогда.

Но потом, когда он протянул ей свои воспоминания в ладонях, целую пригоршню, самых разных, бесконечно-вкусных, какими бывают чужие мысли для человека, запертого в четырех стенах, она поняла, что у него тоже не было четкой стороны. Рен не принадлежал к победителям, и в его голове среди тьмы, усевшейся точно острая игла прямиком в мозг, был страх.