1095

Тогда, как и сейчас, половцы ушли безнаказанно. И как сейчас, лишь ветер далеко вокруг разносил дым над пепелищем.

В этом году его сыну исполнилось бы семнадцать. Смахнув слезу, Ратша взошел на борт ладьи.

Новгородцы разбирали весла, ставили парус. Жизнь продолжается, нужно плыть дальше. Ладья медленно набирала ход.

* * *

Воица едва держался на ногах, каждый шаг давался с огромным трудом, болью отзываясь во всем его избитом теле. Раскалывалась голова, из ссадины на лбу сочилась кровь, ручейком сбегая по щеке. Руки, туго стянутые за спиной, затекли, онемели.

Отдыхать поганые не давали, еды и воды тоже. Пленные русичи шли связанные по пять человек, друг за другом. Шли, пошатываясь, словно пьяные, из последних сил, только бы не упасть. Падать нельзя. Упадешь, будут бить плетьми, заставят подняться. Не встанешь, добьют без жалости.

За этот день Воица сполна насмотрелся на зверства половцев. И в деревне, когда поганые, пресытившись грабежом, издеваясь над пленными, насиловали жен на глазах мужей. И после, когда кочевники, не раздумывая, порубили стариков и детей, всех, кто не выдержит тягот пути, за кого немного дадут на невольничьем рынке.

Никогда не забыть Воице всех ужасов этого дня. Не забыть притороченную к седлу одного из половцев отрубленную голову молодой девушки. Не забыть пробитую длинной стрелой просто так, забавы ради, собаку на околице. Не забыть спаленного дома, смерть матери, друзей, соседей. Не забыть Ждану, гордую дочь тиуна, которая предпочла страшную смерть в огне позору и бесчестью. Всего этого Воице не забыть никогда. И он никогда этого не забудет! И никогда не простит этого поганым, которых так быстро научился ненавидеть!

Мимо, обгоняя вереницу пленных, проскакал десяток половцев. На крепких степных лошадях, в доспехах, даже в жару не снимают, сволочи, за спиной круглые щиты, в руках длинные копья.

Ехавший первым, немолодой уже и, судя по дорогим доспехам и богатой упряжи, знатный воин осадил своего коня, пропуская вперед остальных. Привстав в стременах, кочевник недовольно оглядел растянувшуюся колонну – кроме пленных, захваченных в разоренных деревнях, половцы гнали большое стадо скота, замыкали же шествие несколько тяжело груженных подвод. Всадник зло прикрикнул на караульных, и те принялись рьяно погонять совсем уже обессиливших русичей, яростно защелкали плети.

Удар, пришедшийся поперек спины, казалось, перешибет его пополам. В глазах у Воицы потемнело, он покачнулся, задохнувшись, судорожно хватая ртом воздух. Ноги, уже не слушаясь, подкосились, Воица понял, что падает.

– Держись, парень, – шедший впереди русич, подставив плечо, помог ему устоять на ногах. – Держись, скоро передохнём.

Воица не знал его имени. Невысокий, но очень крепкий, с широченной спиной, сильными, большими руками, такие руки были у деревенского кузнеца Захара, этот русич напоминал тура. Он попал в плен раньше Воицы, и доставалось ему гораздо больше, но русич был словно высечен из камня. От удара плетью по голове, намного сильнее того, который едва не свалил Воицу с ног, он даже не пошатнулся. Таким ударом можно было бы убить на месте, русич же лишь сильнее вжал голову в плечи. На счастье, второго удара не последовало, половец проехал мимо, продолжая избивать других пленников.

– Спаси Бог! – кое-как восстановив дыхание и уняв дрожь в коленях, с трудом произнес Воица.

– Пустое. Не за что, – русич обернулся, и на сей раз Воица успел уже лучше рассмотреть своего невольного спутника.

До этого времени они шли, подавленно храня молчание, поганые запрещали пленникам разговаривать. Поэтому, привязанный последним, Воица не замечал ничего, кроме широкой спины, могучих плеч да черных, как вороново крыло, волос незнакомца. Теперь же главное, что привлекло внимание Воицы – пронзительные, темно-синие глаза русича. И дело было даже не в необычном цвете самих глаз, а в том, как при взгляде они словно проникали в душу, будто видели тебя насквозь.

На вид незнакомцу было лет тридцать, хотя, возможно, он был и младше. Все лицо его было разбито, видно было, что половцы не скупились на побои, такая же черная, как и волосы, борода слиплась от крови.

– Боятся, выблюдки! – тихо, стараясь не привлекать внимание охранников, произнес русич. – Видно, наши близко!

– Вторая сторожа уже, – хрипло, он все еще не мог отдышаться, прошептал Воица, глядя вслед ускакавшим вперед половецким воинам.

– Сам-то откуда будешь? – спросил незнакомец.

– Из Холмеча.

– Это та деревня, что сегодня пожгли? – русич снова обернулся, покачал сочувственно головой. – Звать-то тебя как?

– Воица. При крещении Андреем наречен, – поправился он.

– А я – Твердибой. Не крещен вовсе. – Воица с удивлением посмотрел на странного русича, который, похоже, гордился тем, что он язычник. – Нас всех, – Твердибой кивнул на идущих перед ним пленников, – под Лоевом полонили. Три дня как уже.

– А куда нас теперь?

– Известно куда! – русич еще раз обернулся, синие глаза печально взглянули на Воицу. – В полон!

Мимо, едва не затоптав пленных русичей, пронеслась еще одна сторожа.

Дорога, по которой шел отряд, проходила через лес, берегом Днепра, временами подходя так близко к реке, что сквозь листву проглядывала гладкая поверхность воды. Солнце, хоть и начало клониться к закату, стояло еще высоко, было жарко, пот ручьем стекал по спине. Во рту у Воицы пересохло, жажда мучила невыносимо, а за деревьями, совсем рядом, Великая река так неспешно катила свои волны на юг, и свежий ветер надувал большой, красный с белым, парус одинокой ладьи.

Глава 3

Красное фряжское вино было слишком терпким на вкус, вязало во рту. Ярослав Святославич, удельный князь Рязанский и Муромский, одним глотком осушил кубок и раздраженно отшвырнул его в угол шатра, серебряная чаша глухо ударилась о застеленный дорогими коврами пол.

На шум заглянул постельничий князя, Митяй, но Ярослав махнул унизанной золотыми перстнями рукой, и тот исчез, не осмеливаясь досаждать своему господину, в которого сегодня словно сам дьявол вселился – князь метался в бессильной ярости, срывая зло на всех, кто попадался ему под горячую руку.

С самого утра Ярослав не находил себе места и было отчего. Вот уже семь дней длится осада Любеча, а он так и не решился на приступ. А тут еще половцы, разграбив все окрестности города, снялись и ушли за реку. Разметав подушки, Ярослав поднялся, подпоясался мечом и, накинув на плечи серый походный мятель, вышел из шатра.

Свежий ветер налетел весело, растрепал его длинные светлые, в отца, волосы. Ярослав откинул со лба непослушную прядь и тоскливо посмотрел на так ненавистные ему гордые высокие башни Любеча, на неприступные стены, багряные в лучах заходящего солнца. Он плотнее закутался в плащ.