11/22/63

«М-К» Эл обозначил заказанную Освальдом по почте винтовку «Манлихер-Каркано», из которой тот собирался убить генерала Уокера.

Я не знаю, кто устроил вечеринку, где Ли и Марина встретились с Пейнами. Я не знаю, кто их познакомил. Де Мореншильдт? Баух? Вероятно, кто-то из них, потому что к тому времени остальные эмигранты обходили Освальдов за милю. Муженек — ухмыляющийся сами знаете кто, женушка — боксерская груша, упустившая бессчетные шансы навсегда уйти от него.

Известно мне следующее: потенциальный спасательный круг Марины прибыл за рулем универсала «шевроле» — двухцветного, белый верх, красный низ — в дождливый день середины марта. Рут Пейн припарковалась у тротуара, и на ее лице, когда она оглядывалась по сторонам, читалось сомнение: она не знала, нашла ли нужный ей адрес. Женщину отличали высокий рост (но не такой высокий, как у Сейди) и крайняя худоба. Ее рыжеватые волосы падали на высокий лоб и на плечи. Прическа эта совершенно ей не шла. Она носила очки без оправы. Нос покрывала россыпь веснушек. Мне, уставившемуся на нее через щелку между шторами, Рут показалась женщиной, не употребляющей в пищу мяса и участвующей в демонстрациях «Запретить Бомбу». Думаю, именно такой она и была: исповедовала нью-эйдж еще до того как нью-эйдж вошел в моду.

Марина, должно быть, увидела ее из окна, потому что сбежала по наружной лестнице, радостно щебеча, с Джун на руках. Голову малышки она укрыла одеялом, чтобы уберечь от непрерывного мелкого дождя. Рут Пейн нерешительно улыбнулась и заговорила медленно, с паузами между словами:

— Добрый день, миссис Освальд. Я Рут Пейн. Вы меня помните?

— Da, — ответила Марина. — Да. — Потом добавила что-то по-русски. Рут ответила на том же языке… слегка запинаясь.

Марина пригласила ее в дом. Я подождал, пока над головой заскрипят половицы, а потом надел наушники, подсоединенные к установленному в настольной лампе «жучку». Разговор шел то на русском, то на английском. Марина несколько раз поправляла Рут, иногда со смехом. Я без особого труда понял, чем обусловлен приезд женщины. Как и Пол Грегори, она хотела брать уроки русского. По их частому смеху и все возрастающей легкости разговора понял и другое: они нравились друг другу.

Я этому только порадовался. Если бы я убил Освальда после покушения на жизнь генерала Уокера, нью-эйджевая Рут Пейн смогла бы приютить Марину. Такой вариант меня очень бы устроил.

5

На уроки Рут приезжала на Нили-стрит только дважды. Потом она начала забирать Марину и Джун. Вероятно, в свой дом в Ирвинге, богатом (во всяком случае, по меркам Дубового утеса) пригороде Далласа. Этот адрес в записях Эла отсутствовал — его не интересовали отношения Марины и Рут, вероятно, потому, что он намеревался покончить с Ли задолго до того, как винтовка окажется в гараже Пейнов, — но я нашел его в телефонном справочнике: дом 2515 по Западной Пятой улице.

В один из пасмурных мартовских дней, примерно через два часа после того, как Рут увезла Марину и Джун, Ли и Джордж де Мореншильдт подъехали к дому на коричневом «кадиллаке». Ли выбрался из автомобиля с пакетом из плотной бумаги, боковую сторону которого украшали сомбреро и надпись «ПЕППИНО — ЛУЧШАЯ МЕКСИКАНСКАЯ КУХНЯ». Де Мореншильдт держал в руках шестибутылочную упаковку «Дос Экис». Разговаривая и смеясь, они поднялись по лестнице. С гулко бьющимся сердцем я схватил наушники. Сначала ничего не слышал, но потом кто-то из них включил лампу. После этого я словно оказался с ними в одной комнате, невидимым третьим.

Пожалуйста, не стройте планов убийства Уокера, подумал я. Пожалуйста, не усложняйте мою и без того трудную работу.

— Извините за беспорядок, — раздался в наушниках голос Ли. — Нынче она ничего не делает, только спит, смотрит телевизор да болтает о женщине, которой дает уроки.

Де Мореншильдт заговорил о нефтеносных участках, которые хотел бы заполучить на Гаити, резко отозвался о жестокости режима Дювалье.

— В конце дня грузовики приезжают на ярмарочную площадь и собирают трупы. Многие из них — дети, умершие от голода.

— Кастро и Фронт положат этому конец, — мрачно бросил Ли.

— Пусть провидение приблизит этот день. — Звякнули бутылки, вероятно, последняя фраза послужила тостом. — Как работа, товарищ? И почему ты сейчас не там?

Он не там, ответил Ли, потому что ему хочется быть здесь. Проще пареной репы. Он поднялся и ушел.

— А что они могут с этим сделать? Во всей фотолаборатории лучше меня никого нет, и старина Бобби Стоуволл это знает. Бригадир, его фамилия, — я не разобрал, то ли Грэфф, то ли Грейфф, — говорит: «Хватит изображать профсоюзного организатора, Ли». И знаете, что я делаю? Смеюсь, отвечаю: «Хорошо, svinoyeb», — и ухожу. Он свинья, и все это знают.

Однако чувствовалось, что новая работа Ли нравилась. Хотя он жаловался на покровительственное отношение и на то, что трудовой стаж ставится выше таланта. В какой-то момент заявил: «Знаете, в Минске, если бы всех ставили в равные условия, я бы через год управлял заводом».

— Я в этом не сомневаюсь, сын мой… Это совершенно очевидно.

Де Мореншильдт играл с ним. Подзуживал его. Мне это не нравилось.

— Вы видели утреннюю газету? — спросил Ли.

— Этим утром я не видел ничего, кроме телеграмм и служебных записок. Я здесь только с тем, чтобы вырваться из-за рабочего стола.

— Уокер сделал это, — продолжил Ли. — Присоединился к крестовому походу Харгиса. А может, это крестовый поход Уокера и Харгис присоединился к нему. Не могу сказать. Эта гребаная «Ночная скачка». Эти два дурня собираются обойти весь Юг, объясняя, что НАСПЦН — коммунистическая ширма. Они задержат десегрегацию и предоставление неграм права голоса на двадцать лет.

— Конечно! А еще они разжигают ненависть. И сколько пройдет времени, прежде чем начнется резня?

— Или кто-нибудь застрелит Ральфа Абернати [145] и доктора Кинга!

145

Активный участник борьбы за гражданские права, священник, ближайший соратник Мартина Лютера Кинга.

— Разумеется, Кинга застрелят. — В голосе де Мореншильдта слышался смех. Я стоял, прижимая руками наушники, по лицу катился пот. Все это ну очень напоминало прелюдию к заговору. — Это всего лишь вопрос времени.

Один из них воспользовался открывалкой, чтобы перейти ко второй бутылке мексиканского пива.

— Кто-то должен остановить этих двух ублюдков, — заявил Ли.

— Ты ошибаешься, называя нашего генерала Уокера дурнем. — Де Мореншильдт заговорил лекторским тоном. — Харгис — да, естественно. Харгис — шут. И не зря говорят, что он, как и многие из ему подобных, отличается извращенными сексуальными вкусами. Утром предпочитает трахать в щелку маленьких девочек, а после полудня — в очко маленьких мальчиков.

— Послушайте, так он же больной! — На последнем слове голос Ли дал петуха, как у подростка. Потом он рассмеялся.

— Но Уокер… он совсем из другого теста. У него высокое положение в Обществе Джона Берча…

— Эти ненавидящие евреев фашисты!

— …и я предвижу, что достаточно скоро он может его возглавить. А завоевав доверие и одобрение других крайне правых групп, он вновь попытается поучаствовать в предвыборной кампании… но на этот раз не за кресло губернатора Техаса. Подозреваю, что цель у него будет более высокая. Сенат? Возможно. Может, Белый дом?

— Этого никогда не случится. — Но в голосе Ли слышалась неуверенность.

— Маловероятно, что такое случится, — поправил его де Мореншильдт. — Но не советую тебе недооценивать способность американской буржуазии пригреть фашизм под именем популизма. И не забывай про мощь телевидения. Без телевидения Кеннеди никогда не победил бы Никсона.

— Кеннеди и его железный кулак. — Похоже, президент изрядно насолил Освальду. — Он не успокоится, пока Фидель срет в горшок Батисты.