13 дверей, за каждой волки
Шрифт:
«Что ж, это глупо», – сказала я.
«Прошу прощения?»
«Ты ничего не можешь сделать, чтобы прекратить это. Злость не помогает».
«Гнев может быть праведным».
«А ты разгневана?» – спросила я.
Она вздернула подбородок: «Бывает».
Я подумала о визитах к младенцам. Подумала о девочках, которых щекочу за ступни.
«А я не гневаюсь, – сказала я. – Мне не на кого сердиться».
Она вкрадчиво рассмеялась: «Только посмотри, как ты лжешь сама себе».
Вот теперь я рассердилась: «Я не лгу».
«Нет, ты лжешь».
«Я единственный человек, которому я никогда не лгала», – произнесла я, но
У нас над головами ярко вспыхнула лампочка. Затем она взорвалась, забросав читателей осколками.
Девушка в золотистом платье посмотрела наверх, потом на меня своими огромными карими глазами: «Это ты сделала?».
«Нет», – ответила я.
«А я думаю, что ты. Что еще ты умеешь?»
«Ничего, – сказала я, глядя на читателей, которые, испуганно моргая, стряхивали с плеч осколки стекла. – Я ничего не могу. Я мертвая».
«И что?»
«И что? Что ты имеешь в виду?»
Она уставилась на меня долгим тяжелым взглядом, затем вздохнула.
«Ладно, не бери в голову, – развернувшись, она пошла прочь, помахав рукой через плечо, – наслаждайся человечками с мохнатыми ступнями».
Она улетела в стеллажи, оставив меня с перепуганными читателями, хоббитами и осколками стекла.
«Нет» и «да»
Я часами, днями, неделями пыталась свалить с полки книгу, но ничего не получалось. И взорвать лампочку – тоже. Разумеется, я этого не умела, как бы ни была раздражена. Мир не хотел иметь со мной дел. Я не была историей, и моя история уже завершилась. Люди, за которыми я наблюдала, вот они – история. Фрэнки была историей. Она двигалась в одном направлении, имела начало, середину и возможный безболезненный конец. Вот она на кухне в отделе для монахинь, поднимает крышку кастрюли, чтобы стащить несколько морковок, сладких и ярких, как конфеты. Вот она подает кастрюлю сестре Корнелии, ожидающей у входа в столовую. Вот она разворачивает тачку и с Чик-Чик катит ее по длинному коридору обратно в кухню.
– Чик-Чик, сколько тебе лет?
– Мне? Шестнадцать. А что?
– Ты всегда была такой здоровенной?
– Конечно. Мои братья тоже здоровые. Больше меня.
– Больше? Какого же они роста?
– Не знаю. Восемь или девять футов [13] . – Она в своей обычной манере шлепнула Фрэнки по затылку. – А у тебя есть братья, Фран-чес-ка?
– Один. Вито.
– Он тоже здесь?
– Был.
– А что с ним случилось?
– Ничего. Отец забрал его в Колорадо.
13
Около 2,5 метров.
Чик-Чик бросила на нее взгляд и задала тот же вопрос, что и Сэм:
– Отец взял твоего брата, а тебя нет?
– Да.
– Паршиво, – сказала Чик-Чик.
– Ну да. – Фрэнки не хотелось об этом говорить. – А чем ты хочешь заняться, когда выйдешь отсюда?
Чик-Чик сдвинула густые брови.
– Без понятия. Может, пойду на какой-нибудь завод, если война еще не кончится. Буду строить самолеты.
Она остановила тачку и, закатав рукав, показала бицепс.
Фрэнки присвистнула. Мускулы Чик-Чик впечатляли. Наверное, помогла хорошая еда для монахинь, которую
она все время «пробовала».– Да ты можешь самолеты поднимать, – сказала Фрэнки. – Может, даже летать на них.
– Девушки не летают на самолетах, по крайней мере на военных. А ты? Чем займешься, когда выйдешь?
– Не знаю, – ответила Фрэнки. – Я даже не знаю, на что похоже «выйти», понимаешь?
Она замолчала. Она не знала, куда идти. Не знала, где что покупать, где жить, где работать. Она не умела разговаривать с людьми, выросшими не в приюте. О чем говорить с теми людьми? Она подумала о том, что однажды написал Вито: наверное, ей лучше быть здесь. Возможно, он прав: если она настолько тупа, что даже не знает, где брать продукты, и не умеет разговаривать с людьми, то ей и правда здесь лучше.
– Ну, ты только наполовину сирота. Отец может тебе помочь.
Фрэнки пожала плечами. Все письма писал Вито. Она не была уверена, поможет ли отец хоть чем-то. Она даже не знала, увидится ли с ним еще когда-нибудь. Внезапно глаза защипало. Наворачивались слезы, ведь каждый раз это было так обидно.
– Залезай, – указала подбородком Чик-Чик.
– Куда?
– В тачку, глупая. А ты что подумала? Покатаемся.
Фрэнки огляделась. В коридоре было темно и тихо, несмотря на разгар дня.
– Если нас засекут, неприятностей не оберешься.
– Значит, надо постараться, чтобы не засекли, – сказала Чик-Чик.
Фрэнки залезла в тачку, и Чик-Чик покатила. Она оказалась такой же сильной, какой и выглядела, и даже более быстрой, чем предполагала Фрэнки. Они полетели по коридору так, что у Фрэнки развевались волосы, и она не могла сдержать визга и смеха. Смех был верным способом выманить монашек из укрытий. Если сироты слишком веселятся, значит, что-то идет не так.
Они проносились мимо дверей коттеджей: коттеджи девочек, коттеджи мальчиков, коттеджи старших. Когда они летели мимо коттеджа старших мальчиков, дверь открылась, и Фрэнки показалось, что внутри промелькнул Сэм. Она понадеялась, что он тоже увидел ее: с растрепанными волосами, хохочущую так, будто вот-вот взорвется. И тут же в ее смех прокрались, вплелись печаль; горе, которое она не могла определить; страх, что будущее никогда не наступит, и страх, что оно наступит; странное чувство, что у нее не достанет сил встретить его.
Чик-Чик резко остановилась прямо перед кухней, и ей пришлось схватить Фрэнки за плечи, чтобы та не вылетела из тачки. Они стояли, пытаясь отдышаться.
Фрэнки вытерла слезы, притворившись, что они от радости.
– А замуж ты собираешься? – спросила она.
– А? Может, я и здоровенная, но мне всего шестнадцать, – ответила Чик-Чик.
– Нет, я имела в виду, когда выйдешь из приюта. Когда станешь старше.
– А как же? И я принесу своего жениха к алтарю на руках.
Фрэнки рассмеялась.
– Ты сможешь!
– А ты? Ты выйдешь замуж?
Фрэнки подумала о Сэме, вспомнила, как он удивленно вытаращил глаза, когда они неслись на тачке.
– Да. Разве не все выходят замуж?
– Не все. Например, монахини. И моя тетя Этель.
– А что с твоей тетей Этель?
– У нее усы. К тому же она змея подколодная.
– Твоя тетя Этель не может забрать тебя и твоих братьев?
Чик-Чик фыркнула.
– Шутишь? Она ненавидит детей. Хорошо, что она не замужем. Мне было бы жалко малышей. Она отсылала бы аистов прочь, как только они появлялись бы.