1632
Шрифт:
– Доктор Абрабанель, - спросил, откашлявшись, Адамс, - можете сказать точно, на скольких языках вы можете читать?
– Свободно?
– отец Ребекки зашевелил пальцами.
– Не больше, чем на восьми, боюсь. Возможно, и девяти, в зависимости от того, что можно считать 'владением языка'. Иврит, арабский и греческий, конечно, как основные языки медицины. Испанский и португальский являются родными для моей семьи. И английский сейчас, естественно. Я провел большую часть своей жизни на острове. Немецкий, французский.
– Он опять зашевелил пальцами.
– Мой голландский уже тоже стал довольно неплохим, я думаю. Но
Он сделал паузу, раздумывая и поглаживая пальцами ухоженную седую бороду.
– Что еще? Я могу понимать русский и польский, с нетехническими вопросами. Итальянский и латинский, то же самое. Я плотно занимался латынью в свое время, но был вынужден прервать учебу из-за политической конъюнктуры, так что пришлось учить шведский язык.
– Он нахмурился.
– Это по-своему очаровательный язык, но мне было жаль тратить на него время. Нет пока книг по-шведски, которые недоступны на других языках. Мертворожденных.
– Он вздохнул.
– Но я чувствовал, что это было бы разумно, учитывая ту роль, которую меня попросили играть...
Он внезапно замолчал и наклонился вперед. Его лицо стало озабоченным.
– Доктор Николс? Вам плохо?
– Нет-нет, - выдохнул Николс, слабо махнув рукой.
– Я просто...
– И снова закашлялся.
– О, Боже," - прошептал Адамс.
– Всемогущий...
Ребекка откинулась на спинку дивана. Ей удавалось - успешно, она думала - скрывать чувство гордости и удовлетворения на своем лице. Подобно тому, как она любовалась и восхищалась этими американцами, она не могла теперь, в свою очередь, отказать себе в удовольствии увидеть их - на этот раз!
– ошарашенных и потерявших свое обычное самодовольство.
Хотя, возможно, ее попытки были не такими уж и успешными, как она думала,. Мелисса Мэйли, как раз вошедшая в этот момент, взглянула на нее и спросила: - Чему это вы так радуетесь?
Ребекка улыбнулась. Скромно, как ей показалось. То есть хотела так, по крайней мере.
– О, оказывается, мой отец более опытный лингвист, чем ваши врачи. В других вопросах он, конечно, не так сведущ, как они.
– Ну конечно!
– фыркнула Мелисса.
– Американцы вообще неотесанные болваны, когда дело доходит до языков.
Учительница уперла руки в бок и смерила Николса и Адамса своим знаменитым взглядом, которым приводила в дрожь тысячи школьников на протяжении многих лет.
– Ну что?
– спросила она.
– Неужели вы, обормоты, на самом деле думали, что умнее этих людей?
А когда Джудит выскочила из кухни с тарелкой еды в руках, Мелисса перевела взгляд на нее.
– А это еще что? Двести лет прогресса пошли насмарку?
Следом взгляд остановился на Ребекке.
– Нам нужно поговорить, юная леди. Немедленно.
Ответ был неизбежен и очевиден: - Да, мэм.
Глава 14
Ближе к вечеру в гостиной уже было тихо и спокойно. В доме остались только Бальтазар, Мелисса, и сами хозяева. Даже Ребекки не было. Майкл настоял на том, чтобы она тоже приняла участие в обсуждении планов сформировавшейся группой, которая стала настолько большой, что ей пришлось переместиться в школу.
Ее отец в данном случае был рад ее отсутствию. Это позволило ему свободно поднять деликатную тему в компании других
евреев. Ну, и Мелиссы, конечно. Но Бальтазар уже оценил ее натуру.– Моя дочь, кажется, увлеклась этим Майклом Стирнсом, - сказал он. Его тон был дружелюбным и мягким, приглашающим начать разговор.
Моррис и Джудит взглянули друг на друга.
– Это достойный молодой человек, - сказала Джудит нерешительно.
– Бред собачий, - отрезал ее муж. Он обратился к сефардскому врачу тоном, в котором извинения сочетались с воинственностью.
– Простите меня за резкость, доктор Абрабанель. Но я не собираюсь танцевать вокруг да около. Майк Стирнс по сути наиболее близок к тому понятию в этом мире, которое можно охарактеризовать одним словом, черт побери, он настоящий принц, и этим все сказано. И неважно, какой он крови.
Моррис наклонился вперед, упираясь локтями в колени.
– Вы читали книгу, которую я дал вам? О холокосте?
Бальтазар вздрогнул, и замахал руками, как бы отгоняя бесов.
– Сколько успел. Не так уж много.
Моррис сделал глубокий вдох.
– Мир, из которого мы пришли, был далеко не раем, доктор Абрабанель. Ни для евреев, ни для кого-либо еще. Бесов в этом мире было в избытке, были и те, кто имел дело с ними.
Он поднялся и подошел к камину. Рядом с менорой стояла простая рамка с небольшой черно-белой фотографией. Моррис взял ее и принес к отцу Ребекки.
Он указал на одного из мужчин на изображении. Это был человек небольшого роста, истощенный до степени скелета, одетый в полосатую робу.
– Это мой отец. Место, где была сделана фотография, называется Бухенвальд. Это не очень далеко отсюда теперь.
Он указал на другого человека на фотографии. Рослый, здорового вида, несмотря на очевидную усталость, в грязной военной форме.
– А это Том Стирнс. Дед Майкла. Он был сержантом в американском воинском подразделении, которое освободило Бухенвальд от нацистов.
Он отнес фотографию обратно на каминную полку.
– Большинство людей не знают об этом, но Западная Вирджиния - в процентном выражении, конечно, не в абсолютных цифрах - давала больше солдат для Америки, чем любой другой штат в стране, в каждой крупной войне, в которой мы участвовали в двадцатом веке.
Он повернулся к Абрабанелю.
– Вот почему мой отец переехал сюда, когда он эмигрировал в Соединенные Штаты после войны. Он был единственным евреем в Грантвилле, когда он впервые приехал сюда. И пригласил его жить здесь Том Стирнс. Многие другие уехали в Израиль, но мой отец хотел жить рядом с человеком, который освободил его из Бухенвальда. По его представлениям, это было самое безопасное место в мире...
Моррис пристально посмотрел на отца Ребекки.
– Вы понимаете, что я пытаюсь сказать, Бальтазар Абрабанель?
– О, да, - прошептал врач.
– У нас, у сефардов, такое было только мечтой.
Он закрыл глаза, читая по памяти:
Веди меня, мой друг, сквозь виноградники, налей вина
И чашей, полной до краев, ты услади меня ...
А если я умру вдруг раньше, друг мой, то молю -
Устрой мою могилу в этом вьющемся раю.