1812. Фатальный марш на Москву

Как Беннигсен, так и Барклай, не знавшие о хитром замысле с «засадным» корпусом Тучкова, отчетливо видели слабость левого крыла и уговаривали Кутузова усилить данный участок. Характерным для себя образом, он выслушал генералов, но ничего не сделал. В описываемом случае пренебрежение главнокомандующего к подчиненным сработало против него. Объезжая позиции позднее в тот же день, Беннигсен наткнулся на корпус Тучкова и, поскольку оставался не в курсе задачи последнего, потребовал передислоцировать это соединение, выводя его на открытое место далее вперед и позиционируя ближе к левому флангу Багратиона. «Я пустился на хитрость, чтобы усилить один слабый участок моей линии на левом фланге, – писал Кутузов царю тем вечером, даже и не подозревая, что засада уже ликвидирована. – Надеюсь лишь, что неприятель атакует наши фронтальные позиции: ежели будет так, уверен, мы победим». В письме к Ростопчину главнокомандующий обещал губернатору в случае поражения отойти к Москве и поставить все на карту обороны древней столицы {418} .

418

Barclay, Tableau, 44–6; Kutuzov, Dokumenty, 363,367–8; Beskrovny, Kutuzov, IV/129; Koliubakhin, 1812 god. Izbranie Kutuzova, 31.

Будь Наполеон хоть немного ближе к настоящей своей форме, Кутузов, несомненно, проиграл бы и потерял армию. Он занял совершенно пассивную позицию, не дававшую ему сколько-нибудь заметного простора для маневрирования, плюс к тому имелся слабый участок к югу от батареи Раевского. Русский главнокомандующий осложнил собственное положение чрезмерно плотной дислокацией войск у себя на правом крыле, которое Наполеон очевидно игнорировал, и излишне малой – на уязвимом левом крыле, где всерьез не хватало солдат. К счастью для Кутузова, Наполеон показал себя в предстоящей битве, наверное, наиболее тускло за всю свою блестящую военную карьеру.

Император, как и его противник, озаботился детальной рекогносцировкой поля. Он сидел в седле с двух часов ночи. В компании свиты из штабных офицеров Наполеон отправился на захваченный прошлым вечером редут, а потом проскакал вдоль всей линии, несколько раз спешиваясь, чтобы осмотреть отдельные участки русского фронта в подзорную трубу. Он, однако, не смог разглядеть все как следует и, как выяснилось потом, допустил кое-какие ошибки в оценке местности. Император французов вернулся в палатку не ранее девяти утра и провел несколько часов над изучением карт и данных.

Наполеон чувствовал себя больным. Он схватил простуду, а она послужила преддверием и залогом приступа дизурии – расстройства деятельности мочевого пузыря, от чего он периодически страдал. В предыдущую ночь император вызвал личного врача, доктора Метивье, который отметил у Наполеона сильный кашель и затрудненное дыхание. Воду его организм пропускал с болезненными ощущениями, моча выходила по капельке и с густым осадком. Ноги распухли, пульс сделался частым. Если верить запискам императорского камердинера Констана, господина его всего трясло, и он говорил, что ему дурно. Другие отмечали схожие жалобы, и все находившиеся возле него хором утверждали, что на протяжении тех трех чрезвычайно важных суток – 5, 6 и 7 сентября – император пребывал в болезненном состоянии {419} .

419

Kemble, 188–9; S'egur, V/16–17; Constant, V/61–2; Деннье (Denni'ee, 74) подтверждает, что Наполеон «souff rait d’une terrible migraine» [страдал от ужасной мигрени, – здесь и далее в квадратных скобках даны примечания переводчика] под Бородино; Россетти (Rossetti, 16), адъютант Мюрата, отмечал, что утром в день битвы «il avait l'air souff rant» [он имел больной вид]; Бодю (Baudus, II/83), являвшийся адъютантом Бессьера, писал, что последний якобы сказал ему, будто Наполеон был «tr`es souff rant» [очень болен] в ходе сражения; Винцентий Плачковский (Wincenty Placzkowski, 191) из 1-го полка шволежеров-улан гвардии уверяет, что в какой-то момент Наполеон даже «лег на шинель на земле и отдавал приказы оттуда, затем поднялся и, тяжело облокотившись на пушку, наблюдал битву в таком положении». Гурго (Gourgaud, 228) единственный, кто уверяет, что Наполеон пребывал в добром здравии и был активен на протяжении всего сражения.

В два часа дня Наполеон снова поскакал на передний край, чтобы в последний раз осмотреть неприятельские позиции, в процессе чего объяснил маршалам план на предстоящее утро. Он заметил слабость левого крыла русских и решил воспользоваться этим. Даву и Нею предстояло атаковать флеши (Наполеон заметил всего две их в подзорную трубу), в то время как Понятовский обойдет левое крыло русской армии, а потом все трое, пользуясь поддержкой Жюно, обрушатся на русские войска в целом, наступая в северном направлении, прижмут их к Москве-реке и полностью уничтожат. Даву предложил осуществить более глубокий фланговый обход силами его собственных войск [101] и корпуса Понятовского, пока Ней свяжет боем русских, каковой вариант позволял достигнуть даже более впечатляющих результатов и при максимальной экономии сил.

101

конкретно – 4-й и 5-й пехотных дивизий генералов Ж.-М. Дессе и Ж.-Д. Компана. – Прим. ред.

Но Наполеон проявлял нетипичную для него осторожность. Он опасался, как бы войска, посланные в тыл русским, не заблудились на незнакомой местности. К тому же русские могли бы отступить, едва заметив угрозу на фланге, снова обманув его и лишив шанса разгромить их окончательно. Император французов предпочитал развернуть сильную фронтальную атаку, в которую втянутся и потерпят поражение основные силы Кутузова. С целью же обеспечения условий для такого наступления он фактически ослабил 1-й корпус Даву передачей двух его лучших дивизий – Морана и Жерара – под командование принца Евгения, возглавлявшего левое крыло, которому предстояло нанести основной удар по русскому центру.

Осторожность Наполеона отчасти объясняется количеством и состоянием войск под его командованием. 2 сентября, в Гжатске, он велел устроить перекличку, показавшую наличие в строю 128 000 чел., к которым в течение двух суток могли подтянуться еще шесть тысяч. Итого, всего 134 000. Впрочем, возникает вопрос в отношении точности и этих данных, поскольку хорошо известна тенденция командиров «раздувать» численность своих частей. Почти анекдотичные свидетельства офицеров, не имевших интереса преувеличивать или приуменьшать количество войск, дают основания делать предположения о почти повсеместном завышении официальных данных, в особенности в случаях кавалерии. По сведениям одного офицера, его эскадрон конных егерей сократился с изначальных 108 чел. до не более чем тридцати четырех. Несколько полков, имевших по штату 1600 чел., насчитывали на деле максимум 250. Одна кавалерийская дивизия скукожилась с 7500 до одной тысячи. Сегодня русские исследователи оценивают французские войска под Бородино не более чем в 126 000 чел {420} .

420

Nafziger, 213; Castellane, I/146; Dumonceau, 129, Dupuy, 176; Otechestvennaia voina 1812 goda. Istochniki, etc., 1998, 75.

В любом случае французы находились в меньшинстве. В то время как в ранних работах русских историков общая численность обеих соединенных армий Кутузова не поднималось выше планки в 112 000 чел., ныне приводятся данные между 154 800 и 157 000. Все верно, поскольку туда входили около 10 000 казаков и 30 000 ополченцев, игравших в битве ограниченную роль. Но если не учитывать их, то, как недавно предлагал один русский историк, у французов следует списать со счетов около 25 000 чел. в Императорской гвардии, не сделавшей за день ни выстрела {421} . [102] .

421

Troitskii, Den Borodina, 195 and Shvedov, Komplektovanie, 134; также Beskrovny, Borodino, 320; Carting, 76–8; Beskrovny, Polkovodets, 204; Tarle, Nashestvie, 134; Shishov, 250; самая интересная дискуссия относительно данной проблемы в работе Абалихина (A. A. Abalikhin, K voprosu chislennosti) в Tezisy Nauchnoi Konferentsii и у Троицкого (Troitskii, 1812 Velikii God, 141.)

102

На самом деле 2 сентября 1812 г. Императорская гвардия насчитывала 18862 чел. при 109 орудиях, причем из ее состава в Бородинском сражении участвовали все роты гвардейского артиллерийского резерва (1184 чел. и 37 орудий), а также Висленский легион генерала М.-М. Клапареда с приданной ему артиллерией (2862 чел. и 12 орудий). За вычетом этих сил в гвардии оставались незадействованными 14816 чел. – Прим. ред.

На деле, не считая активной роли в боях, ополченцы выполняли очень важную функцию по выносу с поля раненых. В результате солдаты регулярных частей не могли воспользоваться предлогом помощи выбывшим из строя товарищам для ухода с поля, куда зачастую не возвращались до окончания боя. Ополченцы также образовывали заслон за линией фронта, не позволяя никому, даже старшим офицерам, если те не были явным образом ранены, уходить в тыл. «Сия мера была весьма и весьма плодотворна, и многие солдаты и, говорю об этом с сожалением, даже офицеры вынуждены были вернуться и вновь встать под знамена», – писал Левенштерн {422} .

422

W. H. L"owenstern, I/273.

Более важным, нежели разница в численности, являлось состояние, в котором пребывали обе противостоявшие друг другу армии. Французские части поредели и изрядно утратили организованность из-за необходимости самим кормить себя, и пусть они надели красивую парадную форму и натерли перевязи трубочной глиной, очень многие пошли в бой по существу босыми, поскольку башмаки давным-давно развалились. Они сутками толком ничего не ели, и, как выразился один из гренадерских офицеров Старой гвардии: «Сумей генерал Кутузов оттянуть сражение на несколько дней, он, несомненно, победил бы нас без боя, ибо противник более могущественный, чем все оружие мира обложил осадой наш лагерь: имя ему было отчаянный голод, уничтожавший нас» {423} . Со своей стороны русские относительно неплохо питались и снабжались за счет подвоза всего необходимого на телегах из Москвы.

423

Vionnet de Maringon'e, 10.

Лошади кавалерии французов пребывали в особенно скверном состоянии, и многие атаки на следующий день вынужденно разворачивались на рыси – перейти в галоп не представлялось возможным. Меньшая по численности русская кавалерия обладала лучшими конями и смогла провести 7 сентября несколько яростных атак.

Самое большое несходство между двумя армиями состояло в качестве артиллерии. Русские с их 640 орудиями пользовались безусловным превосходством над французами, располагавшими только 584 единицами, и при куда более значительной доле пушек большего калибра в батареях, многие из единорогов били дальше французских орудий. [103] . Около трех четвертей из 584 французских орудий приходились на легкие батальонные пушки, действенные только в ходе осуществления непосредственной поддержки пехоты. [104] .

103

На самом деле с русской стороны в Бородинском сражении участвовали не 640 орудий, а 624, поскольку 12 орудий 43-й легкой роты были оставлены в Можайске, а 6 орудий 4-й легкой роты находились в резервном корпусе Эртеля под Мозырем. Наполеон при своих войсках, собранных 2 сентября 1812 г. в районе Гжатска, имел 563 орудия (без учета двух пушек полковой артиллерийской роты 2-го баденского линейного полка, состоявшей вместе с его 1-м батальоном при императорской Главной квартире), однако 6 сентября к армии императора присоединились вместе с 4-м кавалерийским корпусом 24 орудия конной артиллерии, что довело общее количество орудий до 587 (или до 589, если добавить к ним 2 баденских). Сколько из них реально присутствовало 7 сентября на Бородинском поле, сказать трудно, так как несколько орудий были утрачены 5-го числа в Шевардинском бою (впрочем, их потерю французы могли восполнить засчет трофейных русских пушек). – Прим. ред.

104

Автор явно преувеличивает долю батальонных (или полковых) пушек: согласно ведомости от 2 сентября, их насчитывалось всего 112 (или 114 с учетом двух баденских пушек), тогда как в полевой артиллерии тогда числилось 451 орудие. Таким образом, легкие батальонные пушки составляли в то время примерно одну пятую часть от общего количества, или 20,17 %. С прибытием накануне битвы 24 орудий 4-го кавалерийского корпуса число полевых пушек и гаубиц выросло до 475 единиц, а доля полковой артиллерии сократилась до 19,35 %. – Прим. ред.