1812. Фатальный марш на Москву

Между одиннадцатью и двенадцатью часами французские атаки, несмотря на ряд местных побед, выдохлись и зашли в тупик. В центре русские вновь отбили высоту с батареей Раевского, в то время как расположенные к югу от нее Багратионовы флеши и село Семеновское наступающие захватили, но далее перед ними все время вставали новые рубежи обороны, а атака Понятовского на крайнем правом фланге застопорилась. Ни одно из соединений, участвовавших в боях до того, не обладало уже должной силой для достижения решительного успеха, а потому Ней, Мюрат и Даву постоянно просили подкреплений.

Подходила пора вводить в дело Императорскую гвардию. Наполеона коробило от мысли бросить эти войска в бой, поскольку они оставалась его последним резервом, рисковать которым ему столь далеко от дома вовсе не хотелось. Но он все же явно изъявлял готовность использовать ее часть. Император выслал вперед гвардейскую артиллерию для обстрела русских позиций вокруг села Семеновское и велел выдвинуться дивизии Молодой гвардии под началом генерала Роге.

Однако в тот самый момент, когда французский главнокомандующий готовился бросить на стол козырную карту, на левом фланге возникли Платов и Уваров, а потому он скомандовал «стоп!» до прояснения обстановки {451} . Таким образом, в самый критический момент, когда французы прорвали русскую оборону, Наполеон по существу прекратил дальнейшие действия. На протяжении следующих двух часов французская армия не двигалась, что дало русским ценное время подлатать дыры, образовашиеся в боевой линии, и подтянуть резервы.

451

Россетти (Rossetti, 119), адъютант Мюрата, вспоминает, что когда явился к императору с просьбой о подкреплениях, Наполеон приказал выдвинуться вперед генералу Мутону с Молодой гвардией, но потом отменил распоряжение; Деннье (Denni'ee, 78–9) соглашается, что Наполеон уже дал приказ о выдвижении Молодой гвардии, но затем уступил советам маршалов; Лежён (Lejeune, M'emoires, II/213) пишет, что Наполеон хотел применить гвардию, но «un conseiller timide» [робкий советчик] напомнил ему, что он далеко от Парижа; когда Мюрат отправил Бельяра попросить у император гвардию, Наполеон ответил: «Je ne vois pas encore assez clair, s'il y a demain une seconde lutte, avec quoi la livreraije?» [пока еще не все ясно; если назавтра будет вторая битва, с чем же я в ней останусь] (Roguet, III/480). Наполеон объяснил Дюма (Dumas, III/440), что не задействовал гвардию, поскольку берег ее для другой битвы под Москвой. Раппу (Rapp, 180) Наполеон сказал: «Je m’en garderai bien; je ne veux pas la faire d'emolir. Je suis s^ur de gagner la bataille sans qu’elle y prenne part» [я поостерегусь, не хочу погубить ее. Уверен, что выиграю битву и без ее участия].

Но в то время как бои прекратились, канонада не стихла, а поскольку в большинстве своем войска массированно сосредотачивались в пределах дальности огня неприятельской артиллерии, солдаты продолжали погибать. Самыми уязвимыми оказались соединения кавалерии Мюрата, располагавшиеся в центре, прямо под пушками батареи Раевского.

Барон Максимилиан Эрнст Эузебиус фон Рот фон Шрекенштайн из саксонской кавалерии [122] отмечал, что стояние под огнем «есть, наверное, одна из самых неприятных вещей, которые приходится делать коннице… Не было, наверное, почти ни одного в рядах и шеренгах, чей сосед не падал бы наземь с конем или не умирал от страшных ран, криками прося о помощи». Жан Брео де Марло, кирасирский капитан, объезжал строй своего эскадрона, чтобы подбодрить людей под смертоносным обстрелом. Он похвалил одного из субалтернов по имени Граммон за умение держаться. «Как раз когда он говорил мне, что хотел бы разве выпить стакан воды, пушечное ядро разорвало его надвое, – писал потом капитан. – Я повернулся к другому офицеру, чтобы выразить сожаление по поводу гибели господина де Граммона. Но не успел тот ответить мне, как другое ядро попало в его лошадь и убило его. И могу назвать еще сотню подобного рода случаев. Я дал на полминуты подержать свою лошадь рядовому, и его тут же не стало». Бездействие становилось невыносимым, и молодой капитан не без труда сумел сдержать жгучее желание броситься прочь, о чем рассказывал в письме сестре, Манетт. Он говорил себе: «Это лотерея, и если ты сможешь выжить, все равно тебе когда-то придется умереть. Так не лучше ли умереть с честью теперь, чем потом жить обесчещенным?» {452}

122

во время Бородинского сражения он был вторым лейтенантом саксонского кирасирского полка Цастрова и ординарцем генерал-лейтенанта барона И. А. фон Тильмана, командира 1-й бригады 7-й тяжелой кавалерийской дивизии 4-го корпуса резервной кавалерии. – Прим. ред.

452

Duff y, 123; Br'eaut des Marlots, 17–18.

Огюст Тирион, тоже кирасир, испытывал такие же эмоции. «В атаке, которая в любом случае длится недолго, все возбуждены, каждый рубит и отбивает удары, как может. Там действие, там движение, бой один на один. Но здесь наше положение коренным образом отличалось. Стоя перед русскими пушками, мы видели, как их заряжали снарядами, кои полетят к нам. Мы могли отличить глаза целившегося в нас пушкаря, и требовалась определенная порция хладнокровия, чтобы оставаться на месте». Один из солдат подразделения не выдержал и собрался сбежать, но Тирион успокоил его и предложил разделить сбереженную корку хлеба. Но только он достал ее из кармана, солдату размозжило голову ядром. Тирион стряхнул ошметки мозгов с корки и съел ее сам {453} .

453

Tirion, 185, 190.

Не стоит поражаться такой откровенной бесчувственности. Все офицеры и солдаты недоедали и порой отчаянно голодали. Они очень сильно страдали от жажды, так как напряжение и дым иссушали глотки. Воинов всюду окружала смерть. Многие были нездоровы, а протяженная битва лишь усиливает любые неудобства. «В Дорогобуже я вновь пал жертвой страшной диареи, от коей так жестоко страдал под Смоленском, и в течение того дня испытал самые невообразимые мучения, поскольку не мог оставить пост или спешиться, – писал капитан Луи-Никола Плана де ла Фай, адъютант артиллерийского генерала Ларибуасьера. – Не стану в подробностях описывать, как мне удалось избавиться от того, что меня просто-таки истязало. Достаточно сказать, что в процессе я лишился двух платков, от коих избавился самым возможно незаметным образом, выбросив в ров у земляных укреплений, мимо коих мы следовали» {454} .

454

Planat de la Faye, 82–3.

Только немногим позднее двух часов дня французы начали сосредотачивать силы для генерального наступления на батарею Раевского. Пока около двухсот орудий поливали земляные укрепления и канониров на них огнем и железом, принц Евгений развернул три пехотные дивизии: Жерара, Бруссье и Морана. Незадолго до трех часов плотные колонны французской пехоты, огромное синее море (за исключением двух батальонов испанцев из полка Жозефа-Наполеона в их белом обмундировании), медленной поступью двинулись на возвышенность. С ними вместе по флангам действовали две массированных группировки тяжелой кавалерии: 3-й корпус Груши на левом крыле, 4-й – Латур-Мобура и 2-й – Монбрёна на правом (на тот момент уже под командованием генерала Огюста де Коленкура, младшего брата обер-шталмейстера). Два последних формирования, двигаясь на рыси, обогнали наступающие пехотные колонны и устремились на левый фланг редута и в район позади него.

По мнению полковника Франца фон Меерхаймба, участвовавшего в Бородинской битве в звании первого лейтенанта саксонского кирасирского полка Цастрова, миловидный и чересчур юный Латур-Мобур в его сверкающей форме выглядел нелепо, точно мальчишка, и не подходил на роль командира, призванного вести в бой массы всадников [123] . Но когда они приблизились к редуту, молодой командир с величайшей уверенностью бросил конницу на штурм земляных укреплений, куда она и ворвалась отчасти через открытые проходы с тыла, отчасти через рвы, заваленные трупами французских и русских воинов, и по перепаханным ядрами парапетам, усеянным телами и всевозможными обломками. Первыми были саксонцы и поляки кирасирской дивизии генерала Лоржа, а за ними кирасиры отважного молодого Коленкура, который пал, сраженный насмерть, в самый момент прорыва на территорию редута. [124] . Пробившиеся через брустверы всадники были встречены ружейными залпами и стальной щетиной штыков. Но по мере того как первые валились на землю мертвыми или раненными, за ними по корчившимся в агонии массам людей и коней следовали товарищи. Тщетно пытались защитники сдержать неукротимый натиск {455} .

123

странное утверждение, поскольку дивизионному генералу графу М.-В.-Н. де ла Фэ де Латур-Мобуру еще за месяц до начала Русской кампании исполнилось 44 года (он родился 22 мая 1768 г., то есть был старше самого императора Наполеона). – Прим. ред.

124

Автор, безусловно, перепутал порядок наступления кавалерийских частей на батарею Раевского. На самом деле первыми ее атаковали французские кирасиры из 2-й дивизии тяжелой кавалерии генерала графа П. Ватье де Сент-Альфонса, причем генерал Огюст де Коленкур погиб, ведя на штурм укрепления ее головной полк – 5-й кирасирский (два других полка, 8-й и 10-й кирасирские, не последовали за 5-м, когда тот совершил поворот влево, в сторону редута, и были отброшены фронтальным огнем русской пехоты, стоявшей южнее батареи). Уже потом на редут устремилась бригада генерал-лейтенанта барона И.-А. фон Тильмана из 7-й тяжелой кавалерийской дивизии генерала барона Ж.-Т.-Г. Лоржа: саксонский конный полк «Гард дю Кор» (Garde du Corps), саксонский кирасирский полк Цастрова и польский 14-й кирасирский полк (последний состоял только из двух эскадронов, тогда как в саксонских полках было по 4 эскадрона). Следует отметить, что французский 5-й кирасирский полк ворвался внутрь укрепления с тыла, через горжу, а саксонцы и поляки Тильмана частью тоже обошли редут, частью заскакали в него с южного фаса, прямо через полуразрушенные брустверы (это сделал сам Тильман с полком «Гард дю Кор» и половиной польских кирасир). – Прим. ред.

455

Meerheimb, 81.

Артиллерийский полковник Гриуа из корпуса Груши, наблюдавший происходившее сзади, едва сдерживал себя, видя блистающие кирасирские каски внутри редута. «Трудно выразить наши чувства, ибо мы стали свидетелями великолепного подвига воинов, коего, возможно, не сыскать в военных анналах стран и народов. Всякий из нас мысленно поддерживал их и хотел как-нибудь помочь этой кавалерии, покуда она на наших глазах перескакивала через рвы и взбиралась на брустверы под градом картечи. Когда же они стали хозяевами редута, со всех сторон зазвучал рев ликования» {456} .

456

Griois, II/38.

«Внутри редута всадники и пехотинцы, охваченные лихорадочным безумием бойни и утратившие всякое подобие порядка, самозабвенно резали друг друга», – писал Меерхаймб {457} . Пока всадники рубили пехоту и артиллеристов, защищавших редут, французская пехота валом валила через брустверы, быстро подавляя любое вражеское сопротивление. Была половина четвертого. Кавалерия Груши, а за ней и другие французские части выдвинулись в пространство за редутом, но обнаружили лишь, что Барклай подготовил второй рубеж обороны примерно в восьмистах метрах далее вглубь русских позиций. Кавалерия оказалась бессильной против построившейся в каре русской пехоты.

457

Holzhausen, 113.

Барклай, как всегда холодный и собранный, сам заправлял обороной на том участке и показался одному штабному офицеру этаким маяком в бурю. Однако он демонстрировал и безрассудство, наводившее некоторых на мысль о желании генерала найти славную смерть в сече. Он приказал подтянуть кавалерийский резерв, но, как оказалось, Кутузов уже отправил его куда-то в другое место, не позаботившись поставить в известность командующего 1-й армией. Тем не менее, Барклай сумел собрать части кавалерии для контрудара, и скоро весь район наполнился крутящимися в водовороте беспощадной сечи всадниками, колющими и рубящими один другого. Французы откатились к линии редута, а артиллерия Барклая не позволяла им вновь сунуться обратно, перепахивая железом участок перед собой {458} .

458

Josselson, 139; Grabbe 463.

Согласно Клаузевицу, русские в сражении находились «на последнем издыхании», и французам для полной победы требовался один лишь мощный завершающий удар – финальный coup de grace («удар милосердия») {459} . Но его не последовало. Канонада продолжалась, кавалерия с обеих сторон вновь столкнулась в центре, а на юге Понятовский сделал последний выпад и потеснил русских далее Утицы. Небо покрылось облаками, начал моросить холодный дождик. Около шести часов пушки умолкли, поскольку русские отошли примерно на километр. Наполеон, морщась от боли, взобрался на коня и отправился оценивать ситуацию.

459

Clausewitz, 166.