1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Александра Николаевна поможет вам опросить ее людей из Воронцовской усадьбы. Может, кто-нибудь что и вспомнит, — сказал я поручику.

— Не волнуйтесь, ваше сиятельство, — заверил меня он. — Все сделаю. Все, что смогу.

Больших надежд на его усилия я не возлагал. И как выяснилось, справедливо. За последующий день поручик Гречевский ничего не прояснил, а двадцать четвертого августа его откомандировали в главную квартиру армии вслед за майором Бистромом. И тем более не смогли ничего сделать ни надворный советник Косынкин, ни полковник Парасейчук.

Я написал записку генерал-губернатору с просьбой прислать толковых полицейских офицеров, которые сумели бы разобраться с подозрительными личностями из Воронцова. Словно издеваясь надо мной, он прислал полковника Дурасова. Ради общего блага я решил не давать волю чувствам и рассказал обо всем полицеймейстеру. На протяжении моего рассказа Егор Александрович хранил молчание, слушал с удрученным видом, а потом выдал:

— Простите великодушно, ваше сиятельство, но из всего вами сказанного я делаю один вывод.

— Какой же? — спросил я.

— Вам нужно хорошенько отдохнуть, — вздохнул полицеймейстер. — Немудрено, вы столько пережили за эти дни! На волоске от смерти находились.

— Какое это имеет отношение к делу? — рассердился я.

— Посудите сами! Вы говорите об обычном купце, который приезжал в имение со своим приказчиком и какой- то бабой. Он сдал товар, подивился тому, что народ пошел на воздушный шар смотреть, да и уехал по своим делам.

— Если это был купец, почему никто из дворовых княгини Волконской не вспомнил про него? — возразил я. — Я просил поручика Гречевского…

— Ну при чем здесь дворовые княгини Волконской? Там сотня мастеровых вместе с господином Леппихом. Обеспечением их занимается подполковник Касторский. Он или его люди наверное знают купца. А вы… вы все же лучше бы отдохнули. Воротились бы в Санкт-Петербург. Генерал-губернатор отпустил бы вас.

— Попрошу не указывать мне! — сорвался я.

— Ну как знаете, — тоном великодушного победителя произнес полковник Дурасов. — Честь имею.

Он покинул дом. А я несколько раз прошелся по гостиной, кулаком ударил по столу так, что фарфор едва не высыпался из буфета, но и это не помогло. Жаклин вышла из соседней комнаты, обняла меня:

— Послушай, а что, если он прав? Может, это и впрямь был обычный купец?

— Нет, — я помотал головой. — Ты не видела его взгляда. Он словно гвоздями приколотил меня!

— Не понимаю. Что с того, что у купца взгляд тяжелый?

* * *

Двадцать шестого августа произошло то, чего все с нетерпением так долго ждали, — генеральное сражение. Сообщения о нем приходили весьма противоречивые. Одни говорили, что армия корсиканского недомерка разбита и бежит, преследуемая казаками атамана Платова. Другие утверждали, что разгромлена наша армия, а французы не отступили — лишь отошли на старые позиции, где оставили перед боем ранцы с шинелями, и казаки их не бьют, а мародерствуют пьяные по окрестностям.

Вскоре на улицах появились раненые, и облик Москвы сразу же изменился. Огромное количество покалеченных на поле боя людей всколыхнуло обывателей. Споры о том, кто же кого побил, хотя и продолжались, но уже без прежнего пыла, а скорее по инерции. И хотя мнения были разные, но спорщики сходились в одном: кто бы кого ни побил, в любом случае в Москве оставаться опасно. И москвичи начали покидать свои дома. Вереницы телег и колясок вперемешку с пешими людьми и домашним скотом потянулись к заставам.

Парасейчук переживал так, словно вся ответственность за неудачную миссию лежала на нем.

— Ну что вы так?! В том, что случилось, исключительно моя вина. Вам не в чем себя упрекнуть, — попытался успокоить его я.

—А я еще чуть-чуть обожду — поделился мыслями Косынкин, — и пойду французов бить. Вот как погоним их, так и я!

— Ты, значит, согласен только наступать, а отступать — ни в коем случае, — сказал я. — А я, признаться, теперь очень жалею, что не отправился в армию. Хоть как-то очистил бы совесть. Генеральное сражение прошло, а я, получается, отсиделся тут, под присмотром графа Ростопчина.

* * *

Как-то, стоя на крыльце парадного, я приметил шедшего по улице офицера с забинтованной рукой. Его лицо показалось мне смутно знакомым. Увидев меня, он просиял:

— Ваше благородие! Вы меня помните?

— Извините, сударь. — Я напрягся, но память подводила. — Уверен, что мы встречались…

— Жмых! Майор Жмых! — радостно сообщил он. — Ну да! Тогда-то я был поручиком.

— Поручик Жмых, — произнес я, раздосадованный тем, что даже необычная фамилия не пробудила воспоминания.

— Я служил тогда квартальным надзирателем в Тверской части. Помните, когда напали на вас. Как раз здесь, на этой улице.

— Ну конечно же, конечно! — воскликнул я. — Вы вели расследование! Вы уж для начала простите, я запамятовал совсем.

— Да что там! Десять лет прошло. Я и сам уж не знаю, как узнал вас. Может, привычка сработала, я же до недавнего в полиции работал.

— В полиции, — повторил я.

— Да вот две недели всего, как в армию ушел. Только недолго повоевать пришлось. — Он с сожалением поднял забинтованную руку. — Но ничего, поправлюсь и назад!

— Вот что! Голубчик, надеюсь, вы не спешите? Идемте, идемте, не отпущу вас, пока не напою чаем! А то и чем-нибудь покрепче!

Я взял майора за руку и повел в дом.

— Вы уж простите, запамятовал, как вас зовут? — спросил я.

— Дмитрием родители нарекли, по батюшке — Николаевич, — представился Жмых.

— Вот что, Дмитрий Николаевич, надеюсь, вы мне поможете.

— Извольте. Чем смогу.

— Дело такое: тогда, десять лет назад, расследование вели вы…

— Да какое это было расследование, — майор Жмых махнул рукой.

— А теперь одно очень важное расследование пришлось вести мне. И столкнулся я с человеком, которого теперь хочу найти.

— Да сейчас как найти-то?! Может, он давно сбежал из Москвы? — предположил майор.

Я хмыкнул. Такая мысль до сих пор не приходила мне в голову. Что, если и впрямь незнакомец с тяжелым взглядом давно уже покинул Москву? Я покачал головой:

— Пожалуй, нет. Чутье подсказывает, что он в Москве. Правда, видел-то я его в Воронцове…

— В имении Репнина? — уточнил Жмых.