1812. Год Зверя. Приключения графа Воленского

— Она наверху, — промолвил он таким тоном, словно я уже знал о чем-то страшном, случившемся с Жаклин.

Я бросился по лестнице на второй этаж, влетел в спальню. Жаклин лежала в постели. При моем появлении она вскрикнула и приподнялась на локте. Внезапно отворившаяся дверь напугала ее так, как будто она ждала, что кто-то может ворваться в дом и напасть на нее.

— Жаклин! Жаклин! — Я склонился к ней.

— Господи! Это ты! Ты!

— Что с тобою? Что случилось?

— Осторожно! Ты делаешь мне больно!

Под ее левым глазом темнела ссадина. Я потянулся к ней, но Жаклин отстранилась и показала мне правую руку. Предплечье рассекали свежие кровавые шрамы, какие мог бы оставить медведь, случись ему полоснуть когтями.

— Жаклин! Милая! Солнце мое! Что случилось?

— Господи! Я сама, сама виновата! Папа добыл новые подводы, телеги! Мы вышли встречать его…

— И что? — сорвалось у меня.

— Меня угораздило заговорить по-французски, — всхлипнула Жаклин.

Она уткнулась лбом в мое плечо и заплакала. Я осторожно обнял ее дрожащие плечи и прижал к себе.

— Это было так страшно! Так страшно! — шептала она. — Я думала, что толпа раздерет нас на части. Мы едва вырвались. Слава богу, остались целы.

— Ничего-ничего, все позади, — прошептал я.

— Они увели подводы, телегу разбили, — всхлипнула Жаклин. — Папенька с таким трудом нашел… У нас осталась единственная лошадь… та, на которой ты приехал из Петербурга…

— Ничего-ничего, — повторил я.

Сердце разрывалось на части, но наступил момент, когда я отстранил от себя супругу.

— Милая, я должен ехать к генерал-губернатору.

— Опять? Даже сейчас! — с обидой промолвила она.

— Жаклин, милая, я не могу остановить ход событий! Император поручил мне…

— Да-да, я знаю, — кивнула она.

— Жаклин, Жаклин! Я же уговаривал тебя покинуть Москву, — не сумев скрыть досады, сказал я.

— Ты винишь меня? — спросила она.

— Нет, нет, конечно.

— Винишь. И правда, я виновата. Не нужно было упрямиться, — сказала она.

В комнату вошли Натали Георгиевна и Дуняша. Я подавил вздох облегчения, коснулся губами щечки Жаклин и шепнул:

— Я постараюсь закончить как можно быстрее, обещаю.

Я забежал в комнату к дочкам. Они сидели на маленькой скамеечке, прижавшись друг к дружке, как два перепуганных воробышка.

— Daddy! — закричала Аннетт . — What do we do here?! Let's return in London! ^[56]

— Вернемся! Обязательно вернемся! — я обнял Аннетт и Катрин.

56

Папа! Что мы здесь делаем?! Давай вернемся в Лондон! (англ.)

За спиной скрипнуло, заглянул Мартемьяныч:

— Там Косынкин пришел.

— Ага! Великолепно! — обрадовался я. — Девочки, пожалейте дедушку!

— Возьмем деда в Лондон! — откликнулась Катрин.

— Конечно, — поддержал я, оставляя дочек с Мартемьянычем.

Я вышел из детской. Косынкин кинулся ко мне, схватив за руки:

— Сергей Михайлович рассказал мне о случившемся! Это чудовищно! Народ превращается в толпу! А толпа напрочь утрачивает человеческий облик!

— Ты весьма кстати, — сказал я и провел его в свой кабинет. — Скажи, подарки от де Санглена у тебя при себе?

— Что? — не понял Косынкин.

— Пакетики с ядом, — шепотом ответил я.

— А-а… — Удивленный Вячеслав выложил конвертики на стол.

— Здорово! Ты умудрился сберечь их! — воскликнул я, припомнив, что из-за меня Вячеслав угодил на некоторое время в тюрьму.

— Пока не пригодились, — сказал он.

— Итак, белая горошина — смертельный яд. А порошок на некоторое время расстроит здоровье, — напомнил я.

Я проверил содержимое, пакетик с порошком переложил к себе в карман, а тот, что с ядом, вернул Косынкину.

— Главное — не перепутать! — сказал я на прощание изумленному Вячеславу.

— А для кого? — спросил он.

— Неважно, — прервал я его. — Послушай, я оказался в совершенно затруднительном положении! Я спешу к графу Ростопчину! Но кто позаботится о моей семье? Мы остались без транспорта.

— Вот что! Я сейчас же отправлюсь к Моховым, — с воодушевлением произнес Косынкин. — У Гавриила Кирилловича в достатке имеются и коляски, и телеги. Мы позаботимся о твоей семье!

— Спасибо, Вячеслав, спасибо! Ты настоящий друг! — Я обнял Косынкина.

— Я сейчас же к Моховым, — повторил он.

— А я к графу Ростопчину.

Мы вышли из дома и застыли на крыльце. Мимо двигалось стадо. Пегая корова посмотрела на меня грустными глазами и протяжно замычала.

— И впрямь толпа утратила человеческий облик, — пробормотал я.

* * *

Спустя полчаса я вошел в кабинет генерал-губернатора. Московский главнокомандующий сидел за столом. Левой рукой он держал чашку с чаем. За спиною его стояли два генерала. Один собеседник генерал-губернатора был московский кригс-комиссар генерал-лейтенант Татищев. А во втором я узнал Ивана Миллера, с которым когда-то учился в кадетском корпусе, а позднее наши дороги пересекались в заграничных походах. Теперь он оказался в чине генерала-майора.

— Андрей! — Миллер с радостью обнял меня.

Граф Ростопчин поднял на меня воспаленные глаза и сказал:

— Ну-с, ты наконец-то арестовал ее.

— Именно так, ваше сиятельство. И теперь со спокойной совестью предаю себя вашей воле. Хотите — арестовывайте, хотите… Впрочем, сам я теперь желаю одного — отправиться в действующую армию, — ответил я.

— Присядь, — Ростопчин кивнул на свободное кресло.

— Что за дела? — спросил Миллер. — Ловишь шпионов? А я командовал пехотной дивизией из тульских ополченцев.

— Иван Иванович, давайте закончим, времени не осталось, — прервал Миллера генерал-губернатор.

Иван по-дружески подмигнул мне и повернулся к Ростопчину. Тот просматривал бумагу, поданную ему кригс-комиссаром Татищевым, на скулах перекатывались желваки, глаза сузились в злые щелки.

— Я рассчитывал на них! — с гневом сказал граф Ростопчин, продолжив начатый до моего появления разговор. — Я собираю ополчение. Вы понимаете, что вы оставляете в моем ополчении только гражданских?!