1915 год. Апогей

Участвовавший в заседании князь В. Н. Шаховской вспоминал: «Все тут было ненормально: во-первых, направление вопроса непосредственно к председателю; во-вторых, назначение дела к слушанию в Совете без предварительного обсуждения подлежащими министрами (военным, внутренних дел, торговли и промышленности); наконец, приглашение в заседание Гучкова, постороннего правительству лица. Срочность была проявлена исключительная: подлежащий слушанию проект был разослан членам Совета в самый день слушания дела. Ясно, что Кривошеин оказал сильное воздействие на Горемыкина, который не проявлял никогда симпатий Гучкову и всей его деятельности»². В результате, несмотря на настороженное отношение И. Л. Горемыкина к Центральному комитету ВПК (к этому времени комитеты были созданы уже в 73 городах), «Положение о Военно-промышленных комитетах» прошло с незначительными изменениями. Комитеты создавались лишь на время войны и по ее окончании их имущество, запасы и денежные суммы передавались в казну³.

Проект положения о ВПК был утвержден «в общих чертах»⁴, тем не менее этот документ сохранил ряд важных моментов. В частности, это касалось порядка финансирования комитетов (пункт 2, на это шел процент от исчисляемых сумм по соглашению с фирмами), а также порядка формирования и деятельности комитетов (пункт 3): «Состав, средства, порядок деятельности и сношений Центрального военно-промышленного комитета устанавливаются самим комитетом». Кроме того, Центральному военно-промышленному комитету, областным и местным комитетам предоставлялись значительные права (пункт 5): «…приобретать всякого рода движимое и недвижимое имущество, вступать в договора как с частными лицами, так равно и с казенными и общественными учреждениями, принимать на себя всякого рода обязательства, в частности на поставки и подряды по заказам казны, организовывать, по соглашению с военными и морскими ведомствами, приемку и сдачу нужных для армии и флота предметов и т. д., а равно искать и отвечать на суде»⁵. Съезды военно-промышленных комитетов получили право вносить изменения в положение о ВПК⁶.

Это была значительная уступка общественности. Особенно важно отметить, что «Положение.» было утверждено императором только по приезде в Ставку 27 августа (9 сентября) 1915 г.⁷, что стало завершением целого ряда жестов, свидетельствовавших о его готовности к диалогу с общественностью. В тот же день, когда император сообщил А. А. Поливанову о своем решении возглавить армию, то есть 4 (17) августа 1915 г., по предложению князя Н. Б. Щербатова евреям было дано право жительства в городских поселениях вне черты оседлости, за исключением столиц и территорий, находящихся в ведении Военного министерства и министерства Двора. Еще ранее, в законопроекте от 1 (14) августа 1915 г., принятом Государственной думой, предлагалось предоставить военному министру право избрать себе второго помощника, не военного, который стал бы ведать снабжением армии. Конечно, подразумевался А. И. Гучков, но А. А. Поливанов не решился сделать это представление, чтобы не восстанавливать подозрения относительно их близкого сотрудничества в 1912 г.⁸

8 (21) августа помощником военного министра был назначен генерал-лейтенант А. С. Лукомский⁹. А. А. Поливанов решился на другой, весьма значительный поступок, объяснить который можно лишь пониманием того, что затеянная интрига близка к срыву. 6 (19) августа на Совете министров, перед его закрытием, слово взял военный министр и заявил, что исключительные обстоятельства заставили его нарушить данное обязательство и сообщить правительству, что император решил встать во главе армии. Это сообщение было принято среди членов правительства неоднозначно, но И. Л. Горемыкин прервал дискуссию, сказав, что данное решение принято монархом и он не собирается обсуждать его¹⁰. На все вопросы министров премьер отвечал односложно: решение принято и переменить его невозможно¹¹. Следует отметить одно, безусловно, положительное качество И. Л. Горемыкина, проявившееся в эти кризисные дни, – он всегда оставался спокойным и не поддавался панике¹².

Что касается нового военного министра, то он не просто нарушил данный ему императором приказ – А. А. Поливанов сделал все, от него зависевшее, для того чтобы использовать сложное положение в пользу великого князя главнокомандующего, не упустив при этом возможности нанести удар по его сотрудникам. На том же заседании правительства военный министр заявил: «Военные условия ухудшились и усложнились. В слагающейся обстановке на фронте и в армейских тылах можно в каждую минуту ждать непоправимой катастрофы. Армия уже не отступает, а попросту бежит. Ставка окончательно потеряла голову»¹³. Чтобы оценить всю значимость этих слов, следует напомнить, что 5–6 (18–19) августа на заседаниях старейшин Думы представителями всех фракций, кроме крайне правых и крайне левых, было принято решение об организации страны при помощи думского законодательства¹⁴, а 4 (17) августа председатель Совета министров И. Л. Горемыкин сообщил об опасности новых волнений в Москве. Ф. Ф. Юсупов благодаря своим провокационным действиям приобрел значительную популярность в низах города. Удалять его в этой обстановке было нельзя, а пребывание этого, по словам А. В. Кривошеина, «сатрапа с фантазией», на посту главноначальствующего Москвы грозило новыми сюрпризами¹⁵.

Однако сюрприз пришел совсем с другой стороны. Благодаря выступлению А. А. Поливанова секретность подготовки смещения главковерха была нарушена, и об этом событии узнали союзники. «Важное и тревожное известие! – отреагировал на это известие президент Франции. – Падение Ковно и Новогеоргиевска побудило русского императора снять Великого Князя Николая Николаевича с поста главнокомандующего и назначить его наместником Его Величества на Кавказе»¹⁶. Русская армия продолжала отступать, готовилось оставление старой линии крепостей, десятилетиями считавшихся основой нашей обороны на западном направлении. За армией шла волна беженцев: добровольных – как русское население и вынужденных – как население еврейское, которое подгоняли приказы Ставки. В качестве примера того, какой масштаб имели эти трагические события, можно привести начало эвакуации Брест-Литовска. Она началась 4 (17) августа 1915 г. В этот день по дороге, ведущей в глубь страны, вытянулась колонна длиной более 30 км¹⁷.

Движение на восток огромной массы беженцев было практически не организовано. «Параллельно с железной дорогой, – вспоминал участник Великого отступления, – нескончаемой вереницей людей, животных, повозок шла живая лента вынужденной и насильственной эвакуации: здесь, в общей массе, сплетались и бесхозяйственность снявшихся военных обозов с безразличными ко всему возчиками, и старательно уложенный последний скарб бросившего свой дом хозяина-беженца, и гонимый гурт скота, и временные шалаши-отдыхи измученных людей, и группы выбившихся уже из сил, но пока еще живых, и, наконец, могилы, кресты, холмы и трупы, трупы брошенного и неубранного человеческого и животного тела. Холодное отчаяние охватывало душу от бесконечных картин бесконечного людского горя»¹⁸. Ответственность за беспорядок А. А. Поливанов возложил на Н. Н. Янушкевича, и вскоре в столице все в один голос ругали начальника штаба Ставки, хотя до обвинений в шпионаже, несмотря на его близость к В. А. Сухомлинову, все же не дошло¹⁹.

Генерал Н. А. Данилов (Рыжий), хорошо знавший А. А. Поливанова, в середине августа 1915 г. довольно точно описал нового военного министра и, как мне представляется, направленность его действий. Разговор был записан великим князем Андреем Владимировичем: «Умный, но не талантлив. Безусловный сторонник конституционализма, кивающий налево, – все эти свои качества он ярко проявил, когда был помощником военного министра при своих выступлениях в Государственной думе… Его постоянная уступчивость перед Думой не есть, по-моему, случайность, а план действий. Уступая во всем, он неминуемо ведет к приучению Думы быть все более и более требовательной и сбивает Думу с законодательной колеи на чисто контрольную, что не может быть хорошим прецедентом. Генерал Данилов совершенно правильно выразился, что такая уступчивость разожжет аппетит у Думы, и он выразил при этом опасение, что Дума скоро нападет на Сергея Михайловича, обвиняя его в недостатке вооружения и пополнения патронов. Ежели Поливанов и тут уступит, то они потребуют убрать Янушкевича, а за ним будут метить и дальше. Вспоминая Сухомлинова, он ставил его выше Поливанова, но совершенно правильно заметил, что Сухомлинова околпачили благодаря его доверчивости и широкой натуре. Но все же он был предан государю так, как Поливанов никогда не будет. И вред, который нанесет делу Поливанов, будет, может быть, едва уловим, но он будет постоянен, и мало-помалу вред накопится большой, с глубокими корнями»²⁰.

В субботу 8 (21) августа 1915 г., накануне завершения переезда Ставки в Могилев, по распоряжению императора туда выехал А. А. Поливанов, который должен был вручить Николаю Николаевичу письмо Николая II о готовящейся смене главковерха. На следующий день министр прибыл в Могилев²¹. По его словам, он ехал на встречу «к этому благородному и впечатлительному человеку», волнуясь, – ему явно не нравилось данное императором поручение. Генерал говорил с главнокомандующим около часа, изложив в том числе и свое отрицательное отношение к планируемой перемене. Узнав о решении императора, «Николай Николаевич широким жестом перекрестился, а когда я (то есть А. А. Поливанов. – А. О.) добавил, что государь просил его занять должность главнокомандующего и наместника на Кавказе, то удовольствие его от этого известия сделалось ясно видимым»²². После этого разговора министр экстренным поездом отправился в Барановичи. Тот факт, что у визитера из столицы не нашлось времени для встречи с руководителями штаба Ставки, был непривычен²³. Все явно свидетельствовало о грядущих переменах. Великий князь после отъезда А. А. Поливанова до утра просидел вместе с близкими ему людьми – братом Петром Николаевичем и князем Д. Б. Голицыным. В Ставке передавали слова, якобы сказанные генералом А. А. Поливановым, выходившим от Николая Николаевича: «Я поражен величием духа этого человека. Я благоговею перед ним!»²⁴.

После отъезда министра Николай Николаевич вызвал к себе генерала Ю. Н. Данилова и прочел ему письмо-рескрипт о своем смещении. В нем сообщалось и о назначении на пост наштаверха генерала М. В. Алексеева. Н. Н. Янушкевичу и Ю. Н. Данилову выражалась высочайшая благодарность, их дальнейшее служебное положение должен был решить лично император²⁵. Кроме того, письмо императора извещало о назначении великого князя наместником на Кавказе вместо графа И. И. Воронцова-Дашкова. Оно было довольно любезно, но Николай Николаевич и его окружение восприняли свершившееся как опалу²⁶. Всем в Ставке стало ясно, что в ближайшее время произойдет смена главнокомандующего, однако большинство старших офицеров надеялись, что смещен будет только Н. Н. Янушкевич²⁷. В штабе царило выжидательное, неопределенное настроение, начальник штаба и генерал-квартирмейстер заметно нервничали и почти самоустранились от работы²⁸.

А. А. Поливанов прибыл в Барановичи 10 (23) августа и оттуда поехал автомобилем в Волковыск, где располагался штаб Северо-Западного фронта. Воспользоваться поездом оказалось невозможно, поскольку пути были загружены воинскими эшелонами. В разговоре с А. А. Поливановым М. В. Алексеев также высказал свое отрицательное отношение к перемене командования в критический момент, когда после сдачи Ковно оборонительная линия русских войск сломлена и еще неясно, когда и где будет остановлено отступление. Сверху торопили со сменой, и генералы обговорили возможные изменения в Ставке и кандидатуру преемника М. В. Алексеева на посту главнокомандующего фронтом²⁹. После этой беседы министр составил письмо на имя великого князя: «Продолжительный разговор с генералом Алексеевым, познакомившим меня со своим стратегическим положением, еще более утвердил меня в мыслях, вынесенных мною и после указаний Вашего Императорского Высочества, о том, что мне предстоит умолять Государя Императора повременить своим прибытием к армии»³⁰.