1915 год. Апогей

Не удивительно, что в комиссии под председательством генерала Н. П. Петрова вскоре возник вопрос о рекомендации привлечения бывшего военного министра к следствию «в связи с имевшимися данными о развитии при нем шпионских организаций». Естественно, с подобной инициативой выступили представители общественности. Первым это предложение сделал граф Г А. Бобринский, его активно поддержал С. Т. Варун-Секрет, а Н. П. Посникову оставалось только придать инициативе юридическое оформление. На глазах из ничего возникало новое «дело», выводившее «сети шпионажа» к самым вершинам государственной власти. Не все, конечно, поступали подобным образом. Генерал А. И. Пантелеев, например, после первой попытки поставить вопрос о следственном дознании против

B. А. Сухомлинова демонстративно прекратил посещение заседаний комиссии, но повлиять на ход «расследования» это уже не могло¹³³.

Тем временем ожидаемый пессимистами переезд императорского правительства в Москву не состоялся, но наступление немцев делало необходимым перевод Ставки в тыл. По ночам в Барановичах был слышен гул германской осадной артиллерии, обстреливавшей Новогеоргиевск¹³⁴. Первоначально выбор стоял между Витебском, Оршей и Могилевом. 9-10 (22–23) августа 1915 г. Ставка была переведена из Барановичей в Могилев, где и осталась до конца войны. Правда, в сентябре того же года рассматривался вопрос о возможном переводе Ставки в глубь страны. Имелось несколько вариантов передислокации: Орша, Борисов, Быхов, Могилев и Калуга. Борисов сразу же был отвергнут по причине близости больших лесных угодий, принадлежавших Николаю Николаевичу. Он не хотел, чтобы про Верховного главнокомандующего говорили, что он устроил Ставку в своем имении. Орша находилась слишком близко к фронту. В Калугу была даже отправлена комиссия для осмотра и отбора помещений. Ставку планировалось разместить в здании местного дворянского собрания, но потом эта мысль была отброшена. Калуга находилась слишком далеко от фронта, да и сам переезд в столь глубокий тыл мог произвести нежелательное впечатление. Кроме того, в Калуге имелось всего 3–4 гостиницы, что было недостаточно для приема чинов Ставки.

Могилев был выбран по рекомендации коменданта штаба генерала

C. П. Саханского, так как там имелись и удобные присутственные места, и около 70 гостиниц разного уровня¹³⁵. Он лично приехал в Могилев и выбрал для Ставки губернаторский дом, губернские правления, здание канцелярии губернатора и потребовал выделить около 100 комнат для чинов штаба. После этого в городе закипела работа. Учреждения покидали выбранные С. П. Саханским здания, вывозились архивы, специальные команды протягивали телефонные и телеграфные линии¹³⁶. Все работы проводились в спешке. Организация переезда из Барановичей была поставлена далеко не на самом высоком уровне, однако все обошлось без эксцессов¹³⁷. Николай Николаевич покинул Барановичи 7 (20) августа и на следующий день был в Могилеве¹³⁸. Он въехал в город вместе со своими ближайшими сотрудниками торжественно, по улицам, запруженным толпами приветствовавших его людей¹³⁹. Все это не производило впечатления переезда штаба, вызванного отступлением.

Главнокомандующий с братом и начальником штаба разместились во дворце губернатора; управление дежурного генерала, протопресвитера, начальник военных сообщений, часть свиты Николая Николаевича – в здании окружного суда по соседству. Так называемый дворец губернатора представлял собой небольшой двухэтажный дом, шесть окон на четыре; здание окружного суда, где потом и работал штаб, было также двухэтажным, но длиннее – 21 окно на четыре¹⁴⁰. Резиденция губернатора была живописно расположена высоко над Днепром, рядом находился хороший сад. «Из верхнего этажа дома, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – где помещалась столовая Великого Князя Николая Николаевича, открывался чудесный вид на Заднепровье, покрытое зелеными лугами, далее переходившими в обширные хвойные леса»¹⁴¹. Позже на зданиях, занятых штабом и расположенных рядом с ним, были установлены пулеметные вышки для стрельбы по воздушным целям¹⁴². Остальные чины Ставки расположились в зданиях и гостиницах города. При передислокации в Барановичах на время оставили управления дежурного генерала и военных сообщений для того, чтобы освободить для них присутствия в Могилеве¹⁴³.

Между тем на фоне думских баталий, свидетельствовавших о провале нового курса и неудачах на фронте, влияние главковерха явно стало сходить на нет. Британский представитель при Ставке генерал Дж. Генбери-Вилльямс сообщал, что слухи о замене Николая Николаевича (младшего) на посту Верховного главнокомандующего императором ходили с июля 1915 г. Во всяком случае, во время своей истерики в Ставке в конце мая 1915 г. Николай Николаевич сам предложил заменить его более способным человеком. Одновременно он дал весьма лестную оценку генералу М. В. Алексееву, назвав его «человеком на своем месте». Тогда же в переписке император впервые назвал генерала своим «косоглазым другом»¹⁴⁴. Имя М. В. Алексеева впервые появилось в прессе, где была напечатана его биография под заголовком «Соратник Скобелева»¹⁴⁵.

Генерал М. В. Алексеев становился все более популярным. На этом имени к концу лета сходились очень многие. М. В. Родзянко в это время советовал и великому князю, и императору сменить Н. Н. Янушкевича на М. В. Алексеева. В начале августа 1915 г., в наиболее тяжелые дни отступления русских войск с польского выступа, Николай Николаевич выезжал советоваться с М. В. Алексеевым в Седлеце и докладывал потом о результатах совещания Николаю II. Авторитет этого генерала был велик, и расхождений по вопросу его нового назначения практически не возникало. Опасения вызывали именно намерения императора занять пост Верховного главнокомандующего. Попытки военного министра и председателя Думы возражать, апеллируя к опасности разделения высшей военной и гражданской власти в стране, ни к чему не привели. В правительстве серьезно считали возможной эвакуацию Киева и даже Петрограда¹⁴⁶.

«Великий Князь отдавал себе отчет в создавшемся положении, – вспоминал Ю. Н. Данилов, – и считал наиболее вероятным заместителем своим в той или иной роли генерала М. В. Алексеева – главнокомандующего Северо-Западным фронтом, человека весьма почтенного, рассудительного, достаточно спокойного и вполне подготовленного своей предшествовавшей службой к широкой стратегической работе. Уже с момента отхода наших войск из Польши в руках генерала Алексеева сосредоточилось управление значительным числом армий, и главная задача по выводу их из польского мешка выпадала на долю Северо-Западного фронта. С некоторыми решениями генерала Алексеева Великий Князь, насколько мне известно, не соглашался, но ввиду поколебленного своего положения не решался проявить волю в твердой и определенной форме»¹⁴⁷. Положение великого князя действительно пошатнулось, но похоже, Ю. Н. Данилов несколько преувеличил – Верховный почти не расходился с М. В. Алексеевым во мнениях.

Чем хуже складывалась обстановка на фронте, тем чаще Верховный приезжал на совещания с М. В. Алексеевым и тем чаще повторял, что рассчитывает только на него и очень сожалеет, что его принудили выступить на войну с «чужим» штабом¹⁴⁸. «Я думаю, – вспоминал Г И. Шавельский, – что ни одно имя не произносилось так часто в Ставке, как имя Алексеева. Когда фронту приходилось плохо, когда долетали до Ставки с фронта жалобы на бесталанность ближайших помощников Великого Князя, всегда приходилось слышать от разных чинов штаба: «Эх, Алешу (то есть М. В. Алексеева. – А. О.) бы сюда!»¹⁴⁹. В августе, уже перед самым своим смещением, он был уже не против нового назначения М. В. Алексеева. Приехавший в Ставку после инспекционной поездки по крепостям Балтийского побережья 1 (14) августа генерал Ф. Ф. Палицын говорил с Николаем Николаевичем (младшим) о том, что Думе приписывается инициатива смещения руководства его штаба: «Великий Князь стоит на следующий точке: начальника штаба и генерал-квартирмейстера он не выбирал, а они ему были в начале войны назначены. Быть ими недовольным не имеет оснований, но если общественное мнение и законодательные палаты (Государственный совет ничего не возбуждал) считают, что в теперешних условиях их лучше заменить генералом Алексеевым, а Государь Император, который их назначил, пожелает, то Его Высочество возражать не будет»¹⁵⁰.

Осень 1915 г. – отказ от диалога с общественностью и смена Верховного главнокомандования

4 (17) августа 1915 г., после очередного доклада военного министра в Царском Селе, император сообщил генералу А. А. Поливанову о своем решении возглавить армию, выбрав в качестве начальника штаба генерала М. В. Алексеева. Николай II считал «своей нравственной обязанностью» присоединиться к армии именно в этот тяжелый момент. А. А. Поливанов должен был взять на себя миссию доставить письмо Николая II, в котором говорилось о будущих изменениях в Верховном командовании, великому князю. При этом генералу было запрещено сообщать о грядущих изменениях кому-либо, за исключением председателя Совета министров¹. Безусловно, на решение императора повлияли не только тяжелые поражения, которые несла тогда армия, и тот достаточно очевидный уже факт, что новый курс Николая Николаевича не привел к ожидаемым, во всяком случае в Петрограде, результатам.

К лету 1915 г. почти все монархи, стоявшие во главе стран – участниц войны, лично возглавили свои вооруженные силы. Это и Вильгельм II, и Георг V, и Альберт I Бельгийский, и Петр I Сербский, и Виктор-Эммануил, король Италии. Исключение составляли только император Австро-Венгрии и султан Турции: первый не мог сделать это по причине старости, второй – потому, что после младотурецкой революции революционное правительство старалось держать его на расстоянии от армии. Ни тот, ни другой пример явно не могли вдохновить Николая II, но его решение пока не означало полного поворота во внутренней политике.

Император был готов следовать новым курсом, но при условии, что курс будет проложен им самим, а не Николаем Николаевичем. Приняв решение возглавить армию и флот, Николай II демонстрировал готовность пойти если не на уступки либеральному лагерю, то на сотрудничество с ним. 4 (17) августа на заседании правительства обсуждался проект «Положения о Военно-промышленных комитетах», для чего туда был приглашен А. И. Гучков, сразу же после окончания съезда обратившийся к И. Л. Горемыкину с просьбой рассмотреть этот документ. Глава ЦВПК получил полную поддержку со стороны А. В. Кривошеина, и она оказалась решающей.