1916. Война и Мир

Высокоталантливый офицер, которому предстояла блестящая карьера, находясь в Вене при исполнении служебных обязанностей, в припадке сумасшествия…

Глава XVII. Санкт-Петербург. Пощёчина в «Пале-Рояль»

– Скажите на милость, Давид Давидыч, почему на книжных развалах можно купить всё… ну, буквально всё, от прижизненного Пушкина до «Посмертных записок Пиквикского клуба», а Маяковского – не купить?

– А потому, Владим Владимыч, что нету пока у Маяковского книжек. Нету! И покупать нечего. Это вы хотели услышать?

Двое футуристов – или, по Хлебникову, будетлян, – прошли Невским проспектом от Зимнего дворца и Адмиралтейства почти до Знаменской площади. Там перед Николаевским вокзалом недавно соорудили памятник Александру Третьему.

Пётр Первый на Сенатской площади и Николай Первый на Исаакиевской, подтянутые и стремительные, красуются на вздыбленных конях. Александра на Знаменской изваяли на тумбообразном тяжеловозе, вросшем в землю всеми копытами. Сам отец нынешнего императора оказался тоже тумбой, под стать коню, да ещё одели его почему-то в форму железнодорожного кондуктора.

Острословы тут же сочинили загадку:

На площади комод,На комоде – бегемот,На бегемоте – обормот.

Скоро у загадки появилось продолжение:

На обормоте – шапка,На шапке – крест,Кто угадает –Того под арест.

Политическая сатира после революции девятьсот пятого года стала популярной…

До памятника, впрочем, Бурлюк с Маяковским не дошли, свернув чуть раньше направо, в Пушкинскую улицу. Здесь посреди палисадника и маленькой площади на постаменте с золотыми буквами понуро стоял бронзовый Пушкин – первый петербургский памятник поэту, творение того же Опекушина, что ваял статую на Тверском бульваре в Москве.

А за площадью, в двадцатом доме, друзей ждало временное пристанище: добрый знакомый оставил Бурлюку ключи от номера в гостинице со звучным названием «Пале-Рояль», фасад которой украшал баронский герб.

Доходный дом баронессы Таубе больше походил на архитектурно облагороженный цейхгауз. Благодаря Александру Дюма любой гимназист знал его тёзку: шикарный дворец выстроили для кардинала Ришелье возле Лувра. В парижском Palais Royal коварные гвардейцы кардинала строили козни против мушкетёров короля. Но Петербург – не Париж, так что аристократические ассоциации дальше названия не пошли. Реклама гостиницы «Пале-Рояль» в газете выглядела сухо и прагматично.

175 меблированных комнат от 1 р. до 10 р. в сутки (включая постельное бельё). Месячно – уступка. Электрическое освещение бесплатно. Ванны. Телефон. Комиссионеры. Просят извозчикам не верить.

Рядом с Невским, тем более около вокзала, популярностью пользовались комнаты на пару часов или на одну ночь. Однако «Пале-Рояль» не стал домом свиданий: здесь держались строгих принципов, и любовникам приходилось искать для утех другие места. Рубль в сутки – цена не заоблачная, но простенькую комнату в Петербурге можно было нанять вдвое дешевле, рублей за пятнадцать в месяц. Так что у баронессы Таубе селились даже не столько приезжие, сколько работающие холостяки и семейные зимогоры – те, что круглогодично квартировали в уютных пригородах столицы и наезжали в город лишь по делам, на несколько дней.

Постепенно «Пале-Рояль» стала обживать пишущая братия. Зачин принадлежал Глебу Успенскому: гостиница устраивала его близостью к редакциям «Русского богатства» и «Отечественных записок», а ещё тем, что в семнадцатом доме – через улицу – жил психиатр Синани, который выводил из запоев.

Следом за Успенским в гостинице начал регулярно загуливать сбегавший от жены Александр Куприн – автор язвительного сравнения стокгольмской Олимпиады с Цусимой. Собутыльниками Куприна становились мужчины рискованных профессий – авиаторы, цирковые борцы и акробаты, – и женщины рискованного поведения, млеющие от авиаторов, борцов и людей искусства.

Бывал в «Пале-Рояль» мрачный писатель Леонид Андреев. Здесь останавливался поэтичный писатель Иван Бунин. И учитель Бунина, немилый ему как драматург пьющий писатель Антон Чехов, тоже в своё время облюбовал гостиницу на Пушкинской.

Местные постояльцы-символисты, критик Аким Волынский и публицист Пётр Перцев, водку не уважали – зато уважали приходивших к ним в гости философа Василия Розанова и поэта Валерия Брюсова. Разговоры о таинственной Каббале, мудром Ницше и Прекрасной даме велись на трезвую голову. И всё же Волынскому случилось опьянеть – от любви к рыжеволосой поэтессе Зинаиде Гиппиус, жене ещё одного их приятеля, историка Дмитрия Мережковского. Аким даже завёл с нею роман.

Кто-то из талантливых посетителей «Пале-Рояль» сочинил стишок всё про тот же памятник Александру Третьему:

Это новая игрушкаДля российского холопа:Был Царь-колокол, Царь-пушка,А теперь ещё – Царь-жопа!

Частушка мгновенно ушла в народ, авторство снова осталось тайной.

За литераторами к баронессе Таубе потянулись актёры. Нынешние жильцы передавали друг другу истории о том, как лет пятнадцать назад в доме надолго обосновался неутомимый самец императорских театров, знаменитый Мамонт Дальский – дворянин, бежавший из дому с актёрами и сменивший скушную родовую фамилию Неелов на звучный псевдоним. В перерывах между гастролями Мамонт без устали кутил здесь со множеством почитателей и бессчётными поклонницами. Блестящий трагик, шальной красавец со взрывным темпераментом, самозабвенный игрок – он оказывал покровительство молодым талантам.

Рассказывали, как однажды за Мамонтом Дальским в «Пале-Рояль» приехал студент, присланный устроителями концерт-бала в Благородном собрании. Кумир обнаружился изумительно пьяным в окружении распалённых, едва одетых дам. Ни малейшего желания отрабатывать гонорар он не изъявил. Студент готов был разрыдаться, но тут Дальский произнёс своим проникновенным, богатым голосом:

– Не отчаивайтесь, юноша, я вместо себя приятеля пошлю. Отличный певец! Да где же он?.. Федька!

На зов явился худой долговязый молодой человек с прозрачными глазами – из тех, кого Дальский подкармливал. Прозвучала команда: живо надеть фрак и съездить, спеть что-нибудь в концерте. Отказать благодетелю начинающий певец Федька не посмел.

Много позже великий русский драматический артист и великий русский бас со смехом вспоминали эту поездку. Василий Качалов переживал, что вместо долгожданного Дальского он везёт в Благородное собрание безвестного дебютанта. А Фёдор Шаляпин, которого Дальский пестовал в «Пале-Рояль» целых два года, мучился тем, что фрак на нём – с чужого плеча, и непонятно, как быть с аккомпанементом…

В таком овеянном театральными и литературными легендами месте остановились Бурлюк с Маяковским.

Здешняя центральная лестница пользовалась особенной любовью обитателей: ступени сделали пологими, чтобы в подпитии подниматься было не слишком затруднительно.