1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!
Шрифт:
Я принял все меры к тому, чтобы создать Зиновьеву и Каменеву наиболее благоприятные условия в тюрьме: книги, бумагу, питание, прогулки — все это они получали без ограничения. Но чем черт не шутит? Они были опасными свидетелями.
Поэтому, докладывая дело в ЦК, я, чтобы покончить с ними, предлагал Зиновьева и Каменева расстрелять…
Летом 1936 года из политизоляторов в Москву для привлечения к следствию по делу центра троцкистско-зиновьевского блока были доставлены Зиновьев и Каменев. Мне, как я уже говорил, нужно было с ними покончить: они все равно были уже провалены, третий раз привлекались, и я очень беспокоился, чтобы они где-нибудь на следствии не болтнули лишнего. Поэтому я счел необходимым поговорить с ними. Ясно, что ни на допросах, ни вызывать их в кабинет для разговора я не мог. Поэтому я стал практиковать обход некоторых камер арестованных во внутренней тюрьме. Почти во все камеры
За время 5–10 минут я успел предупредить Зиновьева и Каменева о том, кто арестован, какие имеются показания. Заявил им, что никаких данных о других центрах, принимавших участие в заговоре, тем более об общем центре, следствие не знает.
«Не все еще потеряно, ничего не выдавайте сами. Центр заговора действует. Вне зависимости от приговора суда вы вернетесь ко мне», — говорил я им. И Зиновьев, и Каменев на следствии и на суде, как вы знаете, выполнили мои указания. А после приговора они были расстреляны. Это было в августе 1936 года». [286]
286
Генрих Ягода. С. 184, 191–192, 198–199.
На допросе 25 апреля 1937 года Буланов, один из подручных Ягоды, признался:
«Весной 1931 года Ягода открыто и прямо сказал, что политика ЦК ВКП(б) неправильна, что эта политика приведет к гибели, что насаждением колхозов и совхозов ЦК разоряет крестьянство и что единственно правильная линия в такой отсталой стране — это линия «правых». Ягода сказал, что он сам связан с центром «правых» и что если я хочу жить, то я должен разделять его линию, помогать ему, и, конечно, не болтать. Он говорил, что все сподвижники Ленина — Томский, Рыков, Бухарин, Каменев, Зиновьев — полностью разделяют платформу «правых» и что он тоже с ними.
Я ответил Ягоде, что он может полностью мною располагать…
После убийства Кирова, когда была выявлена роль Каменева и Зиновьева в подготовке этого убийства, Ягода поручил арест Каменева мне и Паукеру, а арест Зиновьева — Молчанову и Воловичу. При этом он указал, чтобы их только доставили в ГПУ, а обыска не производить». [287]
Как очевидно, признание кого-то виновным в преступлении следует считать в высшей степени проблематичным, если основой для этого служат только собственные признания подозреваемого или подсудимого. Но многократные, независимые обвинения, добытые у различных обвиняемых различными следователями, в любой из судебных систем считаются довольно веским доказательством. Вот почему показания Фриновского, Ягоды и Буланова, полученные против Зиновьева и Каменева, когда тех давно уже не было в живых, необходимо признать важными свидетельствами, изобличающими виновность последних.
287
Там же, с. 500–502.
По словам Коэна, М.П. Томский покончил жизнь самоубийством, поскольку «хотел избежать оскорблений и унижений, которым подверглись Зиновьев и Каменев». [288]
Однако мотивы самоубийства Томского здесь сильно искажены. В чем легко убедиться, если прочитать выдержку из его предсмертной записки, увидевшей свет в 1996 году. [289] Верно, впрочем, то, что сам Томский не желал оказаться на скамье подсудимых и выражал крайнюю степень презрения к Зиновьеву и Каменеву, называя их «контрреволюционным отребьем, докатившимся до подлой роли фашистских убийц»:
288
Коэн С. Бухарин. С. 436–437.
289
См.: Родина. 1996, № 1. С. 92–93. См. также: http: //chss.montc- lair.edu/english/furr/research/tomskvltr.html.
«Я с презрением смотрел, как Зиновьев и Каменев трижды каялись и трижды предавали.
Извини, что я так длинно излагаю все это, но я хочу лишь одного, чтобы ты понял мое негодование и боль, когда мне снова приходится видеть в документе ЦК свое имя в какой-то связи с этими контрреволюционными отребьеми (так в тексте. — Г.Ф., В.Б.), докатившимися до подлой
роли фашистских убийц». [290]Нужно подчеркнуть: предсмертное письмо ни в коем случае не свидетельствует о недоверии Томского к выдвинутым против Зиновьева и Каменева обвинениям. Совсем наоборот! Свое предсмертное письмо Томский написал после того, как на партийном собрании он публично покаялся в «преступных связях» с лицами, осужденными на «процессе 16», что подтверждало правоту обвинителей и обвинений, выдвинутых против него самого. [291]
290
Там же, с. 92.
291
Жуков Ю.Н. Иной Сталин. С. 243.
И то же самое верно в отношении Бухарина: нет ни малейших признаков, что он считал несостоятельными либо сфабрикованными обвинения против подсудимых процесса по делу троцкистско-зиновьевского террористического центра, а признания самих подсудимых на суде — ложными. Но дело даже не в их субъективных оценках, ибо нет вообще никаких доказательств фабрикации показаний тех, кто наряду с Зиновьевым и Каменевым предстал на скамье подсудимых, включая, разумеется, их самих.
Как утверждает Коэн, сторонников Бухарина просто принудили дать обличительные показания против своего гуру:
«В течение следующих недель несколько менее видных бухаринцев были «подвергнуты соответствующей обработке» в подвалах НКВД, а «показания» их были доставлены Бухарину с целью своего рода «душевной пытки».
В развитие мысли Коэн далее обращается к сочинениям Конквеста и Медведева. Но известно, что последние и тут наводят тень на ясный день: один из видных бухаринцев В.Н. Астров дал в НКВД подробные показания против «правых», принимал участие в одной из очных ставок с Бухариным, но дожил до 1990-х, оставил воспоминания о прожитых годах и умер незадолго до своего 95-летия.
29 марта 1989 года «Литературная газета» опубликовала статью Валентина Астрова «Как это произошло», где среди прочего отмечает, что не подвергался пыткам и не сталкивался с плохим обращением. Следователи НКВД, по словам Астрова, ни разу даже не назвали его на «ты»:
«Меня не били, не пытали, даже на «ты» меня никто не называл… но от меня настойчиво изо дня в день, из ночи в ночь требовали «рассказать о террористической деятельности «правых», упорно не желая слушать, что ничего я об этом не знаю!» [292]
292
Астров В.Н. Как это произошло. // Литературная газета. 1993, 29 марта.
Он только подчеркнул, что самого слова «террор» от Бухарина ему слышать, в сущности, не доводилось. Вряд ли этим словам можно верить: в 1936 и 1937 годах Астров, судя по всему, говорил нечто совсем иное. Но верно и то, что Бухарин всегда следил за своей речью, тщательно подбирал слова в разговорах:
«Я спросил (Слепкова. — Г.Ф., В.Б.), в чем дело. Слепков ответил, что Бухарин ему сказал: хорошо если бы Сталин вдруг умер. Я спросил, как это вдруг умер, так не бывает, может быть, Сталин болен? Слепков ответил: нет, этого, кажется, нет. Так, значит, чтобы Сталина убили? Слепков ответил: понимай как хочешь. Я спросил: значит, Бухарин предлагает нам заниматься террором? Слепков ответил: нет, прямо этого он не говорил. Я спросил, что, может быть, Бухарин хочет, чтобы мы занимались террором, но не хочет этого прямо сказать? Слепков ответил: должно быть, так.
Бухарин, как говорил Слепков, не в первый раз со мной заговаривает на эту тему, но я до сих пор думал, что это случайно. Теперь я вижу, что эта мысль упорно преследует Бухарина».
Заметим: на допросе, проходившем двумя днями раньше, Астров говорил почти то же самое [293] (о чем ниже).
На очной ставке с Бухариным 13 января 1937 года Астров припомнил слова Томского, который хвастался: когда «правые» придут к власти, с партийными лидерами они церемониться не будут. Астров понял так, что речь идет об их физическом устранении:
293
Лубянка-2. С. 25. См.: http: //www.alexanderyakovlev.org/fond/is- sues-doc/60893.