1937

Все эти «глубокие преобразования», как подчёркивал Жданов, ставят перед партией две задачи: 1) подготовку к избирательной борьбе; 2) демократизацию деятельности всех государственных и общественных организаций и прежде всего самой партии.

Об «избирательной борьбе» впервые заговорил Сталин в беседе с американским журналистом Роем Говардом. На выраженное последним сомнение в том, что новая избирательная система сможет обеспечить политическую свободу, Сталин ответил: «Я предвижу весьма оживлённую избирательную борьбу. У нас немало учреждений, которые работают плохо. Бывает, что тот или иной местный орган власти не умеет удовлетворить те или иные из многосторонних и всё возрастающих потребностей трудящихся города и деревни. Построил ты или не построил хорошую школу? Улучшил ли ты жилищные условия? Не бюрократ ли ты? Помог ли ты сделать наш труд более эффективным, нашу жизнь более культурной? Таковы будут критерии, с которыми миллионы избирателей будут подходить к кандидатам, отбрасывая негодных, вычёркивая их из списков, выдвигая лучших и выставляя их кандидатуры… Всеобщие, равные, прямые и тайные выборы в СССР будут хлыстом в руках населения против плохо работающих органов власти» [568].

Как показали прения по докладу Жданова, некоторые участники пленума восприняли возможность «избирательной борьбы» в духе той демократической перспективы, которую обрисовал Сталин. Так, Н. К. Крупская подчёркивала, что «закрытые выборы (т. е. тайное голосование.— В. Р.) будут на деле показывать, насколько партийные товарищи близки к массам и насколько они пользуются авторитетом у масс» [569].

Однако большинство выступавших хорошо понимали, что широковещательные заверения Сталина рассчитаны на западное общественное мнение, а «избирательная борьба» будет борьбой против тех, кто осмелится отнестись всерьёз к демократическим новациям, записанным в конституции. Уже в докладе Жданова обращалось внимание на возможность активизации в предвыборной кампании «враждебных элементов». Готовящимися к «избирательной борьбе» были объявлены, во-первых, церковники, которые после принятия конституции стали обращаться в местные органы власти с ходатайствами об открытии церквей, мечетей и т. д. [570] Надежды на оживление религиозной жизни зачастую смыкались с надеждами на ликвидацию колхозов. Секретарь Азово-Черноморского обкома Евдокимов рассказывал, что при проведении в январе 1937 года Всесоюзной переписи населения (вскоре после пленума она была объявлена «вредительской»), в которую был включен вопрос об отношении к религии, «враги» в сельской местности говорили: «Чем больше запишется верующих, тем быстрее пойдут церковные дела. Всё пойдёт по-старому, и колхозов не будет» [571].

В качестве второй враждебной группы назывались освобождённые из лагерей кулаки, возвращавшиеся на места своего прежнего проживания и требовавшие наделения их землёй и приёма в колхозы.

Наибольшая опасность усматривалась в членах бывших социалистических партий и в «замаскированных троцкистах», которые захотят воспользоваться «свободой выборов». Хрущёв заявил, что в преддверии предстоящих выборов происходит «оживление некоторых враждебных групп и в городе и в селе» и что в Рязани уже выявлена «эсеровская группировка», руководитель которой вербовал сторонников и указывал им, «какими путями нужно добиваться того, чтобы протаскивать своих людей в райсовет, сельсовет, колхозы с тем, чтобы оттуда вредить и вести антисоветскую контрреволюционную работу» [572].

Стецкий утверждал, что «враждебным организациям» будет трудно выступать со своими кандидатами на выборах в Верховный Совет, но при выборе низовых Советов, особенно сельских, «избирательная борьба будет чрезвычайно серьёзная». Сталин тут же поддержал эту мысль, заявив, что «ряд сельсоветов может попасть в их (врагов.— В. Р.) руки». Ободрённый поддержкой вождя, Стецкий подчеркнул, что при выборах в низовые Советы «борьба пойдёт часто по самым насущным экономическим нуждам, по бытовым вопросам, демагогия будет разводиться враждебными элементами большая» [573].

В докладе Жданова указывалось, что в ходе выборной кампании может выплеснуться недовольство масс «известным нажимом», без которого не обходится «немало трудных кампаний». Утверждая, что такой нажим «входит в понятие диктатуры рабочего класса», Жданов заявлял: «Мы не отказываемся от этого нажима, и впредь было бы смешно от этого отказываться. Будет, очевидно, демагогия насчет раздувания всякого рода недостатков наших работников по этой линии. Партийные организации должны уметь взять под защиту этих людей (т. е. «нажимщиков».— В. Р.)», против которых может быть развёрнута агитация «со стороны враждебных элементов» [574].

При обсуждении второго аспекта «перестройки» — демократизации деятельности партийных и иных организаций — на пленуме была раскрыта удручающая картина полного подавления демократических начал на всех уровнях политической и общественной жизни. Временами могло показаться, что возвращается партийная дискуссия 1923 года, а ораторы повторяют аргументы тогдашней оппозиции.

Жданов говорил, что большинство партийных комитетов — начиная с первичных организаций и кончая обкомами и ЦК союзных республик — не переизбирались после XVII съезда, т. е. на протяжении трёх лет — в нарушение партийного Устава, требующего производить такие перевыборы раз в год-полтора [575]. Вслед за ним Постышев сообщил, что после XVII съезда на Украине не созывались районные, городские и областные партконференции, «и, к сожалению, голосов, которые требовали бы созыва таких конференций, не было… Ждали распоряжения сверху». На последовавший за этими словами вопрос Сталина: «А Устав?» Постышев сокрушенно ответил: «Устав забыли, товарищ Сталин» [576].

Другим вопиющим нарушением партийной демократии выступавшие называли широко распространённую практику кооптации в руководящие партийные органы. Приводились примеры, когда кооптировалось до 40—45 % состава обкомов, причём зачастую такая кооптация проводилась не на пленумах, а опросом. Аналогичная практика существовала в советских и профсоюзных органах: президиумы некоторых горсоветов состояли целиком из кооптированных членов; в центральных комитетах многих профсоюзов «от выборных членов остались рожки да ножки».

Наряду с выборностью, исчезла и предусмотренная Уставом партии отчётность выборных работников перед избравшими их организациями. Как отмечал Постышев, роль пленумов партийных комитетов как коллективов, перед которыми ответственны аппаратчики, фактически сошла на нет; пленарные заседания обкомов сводятся к заслушиванию инструктивных докладов секретарей обкома, «которые нередко читают нотации членам обкома. Нет такого положения, чтобы член бюро обкома чувствовал себя подотчётным перед пленумом обкома» [577].

Как явствовало из доклада и прений, фактически разрушенными оказались и все остальные элементы партийной демократии. Во многих районах пленумы райкомов не созывались по 7—10 лет. Если же они и происходили, то выборы аппаратчиков превращались на них в фактическое назначенство: секретари заранее подбирались вышестоящими комитетами, утверждались Центральным Комитетом и затем рекомендовались пленуму, имея «две санкции: санкцию обкома и санкцию Центрального Комитета». На партийных конференциях кандидатуры для выборов в парткомы обсуждались в закрытом порядке узким кругом аппаратчиков, а затем предлагались для голосования списком, чтобы «избавиться от докучливой критики партийных масс по отношению к той или иной кандидатуре» [578].

Недемократическим путём происходило и исключение выборных членов партийных комитетов. Поскольку из состава райкома или горкома зачастую исключалась «целая пачка людей», то созывались «расширенные» заседания пленумов совместно с произвольно подобранным «партийным активом». На одном из таких «расширенных пленумов», который вывел из состава горкома 12 человек, присутствовало всего 10 членов горкома; таким образом, «10 человек сожрали 12 человек» [579]. По-видимому, такие массовые исключения, о которых рассказывали ораторы, проходили в условиях, когда исключаемые находились под арестом.

Вместо попранных демократических процедур получила широкое распространение практика «самоотчётов» коммунистов перед первичными партийными организациями. Под общий смех зала Жданов приводил пример одного такого «самоотчёта», после которого партийное собрание приняло резолюцию: «Слушали самоотчёт коммуниста Слирова. Постановили: Слирова арестовать» [580].

На пленуме приводилось немало примеров полного отрыва аппаратчиков от партийных масс. Постышев рассказывал, что в Киеве заведующие отделами ЦК не считали нужным посещать собрания первичных организаций, в которых они состояли [581]. Секретарь Днепропетровского обкома Хатаевич признавался, что ещё 4—5 лет назад он считал своей безусловной обязанностью раз в неделю посещать партийные собрания на заводах, в колхозах и т. д., а на протяжении последнего года ни разу не присутствовал на таких собраниях [582].