2012

– Она-таки нас истощает, - рассеянно заметил он.

– Что?
– улыбнулась Бранка.

– Ничего. Еще хочешь?

– Нет. Но хотим мы или нет, а нам придется на кого-нибудь охотиться.

Он расхохотался.

– Чего ты?
– удивилась Бранка.

– Ничего. Будет день, будет и пища, и пусть мертвые хоронят своих мертвецов.

– Ты что, амфетамина насосался?
– подозрительно спросила Бранка.

– Нет. Я припадал к источникам жизни и знаю, откуда они бьют.

Он перегнулся через низкий стол и вцепился поцелуем в ее пахнущие тушенкой губы. Ее глаза расширились, она обхватила его за шею обеими руками, посуда зазвенела и затрещала под ее коленями.

Они сделали это прямо в кресле, почти не раздеваясь. Кем бы ни была Бранка и что бы она про себя ни рассказывала, но влагалище у нее было - как стиснутый кулак младенца. После трех или четырех минут сумасшедшей борьбы они завопили друг другу в уши одновременно так, что зазвенело в ушах.

Когда Бранка сползала с него, то не удержалась на ногах и шлепнулась на пол, поскольку комбинезон ее оказался на щиколотках вместе с трусами. Он, путаясь в собственных штанах, обрушился на нее сверху и они, хрипя и задыхаясь, повторили то же самое еще раз - на полу.

– От такого бывают дети, - сказала Бранка, принимая сидячее положение и озабоченно рассматривая свою промежность, в то время как он еще валялся рядом, пустой, как отстрелянная гильза.
– Я же говорила, что ты мне исколешь всю грудь!
– сварливо добавила она и, придерживая одной рукой комбинезон, а другой - утекающие дары любви, ускакала в кухонный угол ликвидировать последствия.

Он сосредоточенно пронаблюдал весь процесс, покуривая в кресле - никогда в жизни ему не приходилось видеть, чтобы женщина в таком положении выглядела красиво - но Бранка выглядела красиво, и приходилось признать, что он не так уж много и видел. “Если ты имеешь дело с высшим качеством, - удрученно подумал он, - так ты имеешь дело с высшим качеством, даже если оно сидит раскорячившись над миской с водой”, - приходилось признать, что он всю жизнь имел дело с третьим сортом.

– Угости даму коньяком, - сказала Бранка кабацким голосом, возвращаясь к столу.

“Нельзя иметь все сразу, - додумал он до конца свою философскую мысль, направляясь за последней бутылкой.
– Совершенство недостижимо, и если ты имеешь дело с великолепной жопой - значит, не все в порядке с головой”.

Однако же у кого тут не все в порядке с головой, было еще большим вопросом, поскольку, когда Бранка с рюмкой в руке плюхнулась в кресло, небрежно поставив пятку на сиденье, ему просто пришлось, стиснув зубы, бороться за сохранение достоинства, патрон могло и перекосить в третий раз.

– Ты классно трахаешься, - сказала Бранка, осветив солнцем тот нежный росток в тайном саду мужского самосознания, который у некоторых не увядает даже на смертном одре.
– Но выглядишь ты, как бродяга. И от тебя воняет.

“Спасибо, дитя мое, - подумал он, отводя взгляд от ее промежности, туго обтянутой черной материей, а вслух сказал с достоинством.
– Я на войне.

– Тем более, - заметила Бранка.
– Хочешь, я полью тебя из ведра? Тогда, когда тебя убьют, ты будешь чистым.

Он посмотрел ей в лицо, ища признаков насмешки, но никаких признаков не было, она говорила совершенно серьезно.

– Мне плевать. Никто не облизывал меня при жизни, никто не будет нюхать меня после смерти. Мне плевать, что думают другие люди, а червям все равно. Мне все равно, что ты думаешь обо мне. Ты понимаешь меня?

– Да, я понимаю тебя, - сказала Бранка.
– Ты уркан, волк, какая тебе разница, что думают люди? Тебе не нравится их запах. Мне тоже не нравится. Но я мою свою задницу - для тебя.

– Хорошо, - усмехнулся он.
– Я помою свою - для тебя.

– Ты можешь отрастить бороду хоть до пупа, - повысила голос Бранка.
– Ты мне все равно нравишься. И мне нравится, как ты пахнешь. Но если я здесь - ты должен обращать на меня внимание. Я тоже на войне.

– Принято, - серьезно кивнул он.
– Давай свою рюмку.

Стемнело, и они зажгли свечи. Затем Бранка, демонстрируя приверженность идее и переодевшись в одну из его рубашек, занялась стиркой, сняв с себя комбинезон и насильно содрав с него футболку, а он взялся за рукопись - чтобы не мозолить глазами ее ягодицы, но постепенно увлекся и выпал из реальности.

“Поскольку у меня не было другого материала, кроме самого себя, - написал Бакула, - я начал строить новый мир из самого себя. Поскольку все человеческое было мне чуждо, значит, я был не вполне человеком. Но стать человеком вполне значило стать именно тем, что я презирал. У меня не было другого выхода, кроме как очиститься от всего человеческого и стать вполне тем, чем я был на самом деле. Я был городом, погребенным в песках, я должен был стать ветром для самого себя, чтобы восстать над пустыней.

Мне было сорок лет, я познал все, что пытливый ум, вооруженный телом, может познать за этот срок, я понял, что и сорок сороков не дадут урожая истины, что знание тщетно. Я решил стать ветром, который не возвращается на круги своя, ветром для самого себя. Я ушел в горы, я забросил пустую побрякушку алхимии, я решил сам стать ретортой для возгонки философского камня.

Я размышлял, что делает человека рабом? Рабом других людей, рабом обстоятельств, рабом самого себя? И пришел к выводу, что это - самооценка, основанная на мнениях других людей. Свободен лишь тот, кто ценен сам по себе, как солнце в небе. И я решил стать солнцем для самого себя.

Я трудился, я страдал, я мыслил. И я стал солнцем для самого себя - черным солнцем. Я стал городом, в котором никто не живет. Я стал ветром, несущим смерть.

Теперь я знаю, что есть человек, очистившийся от всего человеческого. Я - демон. Я - существо без души. И когда все будет сказано и сделано, вы все станете такими - если сможете. Потому что душа человеческая - ком грязи. Нельзя избавиться от притяжения земли, будучи человеком. Но если ты избавился - ты пуст. Я не могу сказать, что заполняет эту пустоту - у меня нет понимания и нет слов на человеческом языке, чтобы выразить это непонимание. Но я знаю, что эта пустота - дыра в другие пространства, несоизмеримые с разумом - человека или демона.

Я могу все - но я уже ничего не хочу. И я говорю каждому, кто захочет меня слушать - ты можешь взять все, что хочешь, но заплатишь за это душой. Ты и есть Сатана, которому продают душу, поэтому, когда она продана - ее не имеет никто.

Я говорю это своему Роду, племени таких, как Я. Теперь я знаю, что нет нужды растить Древо - оно вырастет само по себе и пробьет своими ветвями Небеса, за которыми ничего нет.

Цель Человека-на-Земле - это сожигание своей души, кома грязи - чтобы открыть ворота Тьме, о которой ничего не может быть сказано. И каждый человек делает это, знает он об этом или не знает. Мой Род отличается от прочих только тем, что сгорит первым”.