21.12

Чель то погружалась в забытье, то выходила из него, паря, как птица на ветру высоко в небе. В те моменты, когда она открывала глаза, она ощущала, что ее язык стал подобием наждачной бумаги, жара отдавалась болью во всем теле. И тогда болезнь раскидывала свои паучьи лапки по всем ее мыслям. Когда же свет пропадал, Чель с радостью окуналась в море воспоминаний.

Ее древний предок Пактуль — духовный основатель Киакикса — лежал рядом с ней, и что бы ни случилось дальше, в его присутствии она чувствовала себя в безопасности. Если ей суждено последовать за ним, если предстоит присоединиться к Роландо и своему отцу, что ж, тогда она, вероятно, увидит то место, о котором так часто говорили древние. Место, где обитали боги.

Вернувшись в погребальный зал, Стэнтон застал Чель на том же месте, где оставил ее, — с остекленевшим взглядом она сидела, прислонившись к стене. Но при этом Чель успела сорвать с себя шлем и биокостюм, что привело его в полное отчаяние. Жара лишила ее остатков рассудка. И теперь она дышала воздухом, от которого ей наверняка очень скоро станет еще хуже. Стэнтон обдумал возможность снова надеть на нее костюм, но потом понял всю тщетность этого — причиненный вред уже нельзя было исправить.

Если еще и оставалась хоть какая-то надежда, то заключалась она в другом.

Используя остатки света, который еще давал фонарик, Стэнтон начал готовить материал для инъекции: измельчил листья, кору, волокна древесины и орех, а потом с помощью растворяющих энзимов и соляной суспензии превратил все это в жидкость. Закончив, он заполнил ею шприц и ввел иглу в вену на руке Чель. Укола она, похоже, не почувствовала вообще.

— Ты справишься с этим, — твердил Стэнтон. — Ты будешь жить.

Он посмотрел на часы, чтобы иметь точку отсчета до момента, когда должна проявиться первая реакция организма. До полуночи оставалось ровно сорок пять минут.

* * *

Существовал только один метод, с помощью которого Стэнтон имел возможность определить, смогло ли его снадобье преодолеть пресловутый барьер и попасть в кровеносную систему мозга, — спинномозговая пункция. Если в ней обнаружатся частички бука, значит, жидкость, пройдя через сердце, пробила затем барьер и попала в мозг.

Двадцать минут спустя он ввел иглу другого шприца между позвонками Чель и взял пробу. Стэнтон не раз слышал, как во время этого процесса крепкие мужчины орали от боли. Но Чель уже находилась в таком состоянии, что не издала ни стона.

Стэнтон накапал образцы на шесть предметных стекол и подождал, чтобы они подсохли. Потом закрыл глаза и прошептал в темноту только одно слово:

— Умоляю!

Поместив первое стекло под микроскоп, он тщательно изучил его под всеми углами зрения. Потом взял второе, третье…

Покончив с последним образцом, он чуть не завыл от безнадежности.

Молекул бука нигде не просматривалось. Его новое лекарство, как и все прежние медикаменты, какие он пробовал, чтобы получить и усовершенствовать пентозан, организм отказывался пропускать в мозг.

Полная безысходность готова была охватить его. Уже сейчас он мог оставить все бесплодные попытки и уйти в темноту, если бы не услышал крики Чель, сидевшей по другую сторону саркофага.

Стэнтон бросился к ней. Ее ноги беспорядочно дергались в разные стороны. Начались судороги. Все развивалось по наихудшему сценарию. Лекарство не подействовало, а перегрев и повышенная концентрация прионов в склепе ускорили развитие болезни. Если температура у нее еще немного повысится, это будет означать смерть.

— Борись! Не отключайся! — прошептал он. — Говори со мной.

Он нашел в рюкзаке чистую рубашку, порвал ее на полосы ткани и стал смачивать их из бутылок с питьевой водой. Но он еще не успел приложить и первого компресса, как почувствовал, что лоб Чель стал холодеть сам по себе. Это был знак, что ее организм окончательно сдавался. Стэнтон провел пальцами по горлу Чель и чуть ниже подбородка ощутил, насколько слаб ее пульс.

Судороги постепенно прекратились, и впервые за очень многие годы Стэнтон стал молиться. При этом он сам не знал, к кому обращены его мольбы. Но только не к тому Богу, которому поклонялся всю сознательную жизнь, не науке, которая предала его. Уже скоро ему придется в одиночестве выбираться из джунглей, так и не найдя способа помочь тысячам, а возможно, и миллионам людей, которым предстояло стать жертвами ФСБ. И он помолился за них тоже. За Дэвиса, Каванаг и остальных ребят из ЦКЗ. Помолился за Нину. Но больше всего продолжал молиться за Чель, которой уже ничем не мог помочь, как, впрочем, и никому другому. Когда она умрет, он останется жить с непреходящим чувством вины, с постоянным ощущением, что успел сделать слишком мало.

Он снова посмотрел на часы. 11.46 вечера.

С пола погребального зала на него смотрели древние черепа, чью загадку он так и не разгадал. Стэнтон не собирался оставлять Чель с ними наедине. Он вынесет ее отсюда. Он…

И только в этот момент до него дошла ужасающая мысль, что ему придется похоронить Чель посреди джунглей. И ему вспомнились ее слова, сказанные позапрошлой ночью, когда они сидели вдвоем, прислонившись к стене дома на окраине Киакикса. Казалось, с тех пор минула вечность. Она еще спросила его, знает ли он, зачем майя возжигают благовония на похоронах.

«Когда душа покидает тело, ей нужен дым, чтобы перебраться из срединного мира в потусторонний. А сейчас все здесь застряли в срединном мире».

Какие же благовония воскурит он для нее? Чем сможет их заменить?

А потом он вдруг вспомнил, что про благовония писал и Пактуль:

«Но когда я опустил свою птицу и поцеловал жалкий известняк пола, аромат изменился, и я больше не ощущал его где-то у себя в гортани, как это было чуть раньше».

Что, если запах и вкус воздуха во дворце изменились не случайно? Пактулю был хорошо знаком запах благовоний, которыми обычно пользовался Властитель. И если он не мог больше ощущать его с прежней силой, то не от того ли, что из него ушла горечь…

Стэнтон вскочил и взял Чель на руки. Ему необходимо было срочно доставить ее наружу.

Он вынес ее из склепа через нижний холл, а потом пристроил себе на спину и принялся одолевать первую лестницу. Тяжело было бы даже одному спускаться вниз, а сейчас ступени казались еще круче и ýже, чем прежде.

И все же несколько минут спустя они вышли под открытое небо и вдохнули свежего воздуха ночи. В десяти футах от северной стены пирамиды он нашел небольшую поляну, где было достаточно места, чтобы развести костер, и где, по всей вероятности, ставил прежде палатку Волси.

Стэнтон аккуратно пристроил Чель в углублении между двумя толстыми древесными корнями, а сам бросился к противоположной стороне храма. Там он в спешке собрал как можно больше веток бука, вернулся обратно и бросил кипу на землю перед Чель. Через минуту трут из сухой травы воспламенил костер, и языки пламени заплясали среди тьмы, устремляясь вверх, к небесам. Едкий запах бука наполнил все вокруг.