5/4 накануне тишины
Шрифт:
— Зачем? — она, будто блаженная, осторожно поднимает на него выцветшие глаза, но стесняется и прячет взгляд снова. — Мне с тобой так много раз было хорошо… Если бы ты сейчас не терзался, мне бы ещё лучше было. Правда… Не переживай! А то мне больно. Очень. Когда тебе больно.
Яйцо уже съедено,
– с горбушкой ржаного хлеба, намазанной горчицей, посыпанной крупной солью.
— А что же фартук у тебя такой старенький, Люба?
— Исстирался… Тебе не нравится? Я сейчас другой поищу. У нас в шкафу
— Не суетись, Любушка. Нравится. Всё мне в тебе нравится. Только очень уж ты… тихая. Впрочем, и это хорошо… А хочешь, я заставлю всю кухню автоматами? Которые сами режут, мнут, месят, мельчат…
Они гудят, как бешеные, и перемолотят любые жилы!
— Зачем? — Люба смотрит на него со страхом. — А Степанида? Она не захочет автоматное… Как же вы будете есть то, что сготовлено без рук? Электрическое… Ты уже не слушаешь? Ты торопишься?
— Ухожу, ухожу спать, — горячий бульон, красный от перца, он допивает стоя. — Пора. Дай-ка полотенце… К обеду машина придёт. Когда вернусь, вычислить трудно: извини, дел накопилось много! Но, предупреждаю: в понедельник я должен улететь в Москву,
— пора — открывать — производство — слонов — с — изумрудными — шершавыми — глазами — пора — да —
месяца на три всего,
провалилась бы пропадом вся эта чухонская сантехника, без которой Ботвич ну никак не обойтись…
— Спи, Любочка. Не дует тебе сбоку?… Спи. Не бойся. Нет здесь птицы, понимаешь?.. Она — нематериальна. Как же может терзать тебя и убивать то, что не имеет облика и силы? Не понимаю…
М-да. В представлении Степаниды Любовь — жертва, грустно думал Цахилганов. Про его романы знал весь Караган. Докатывалось, конечно, многое до Степаниды, ой — докатывалось. С малых лет её…
Мать — жертва, а он, отец, тайно считавший себя сверхчеловеком, в глазах дочери — недочеловек. Бесчувственный такой вульгарный блудник и себялюбец. Иначе откуда бы всегдашние эти
враждебные выпады…
У — тебя — глаза — папа — как — шляпки — от — гвоздей.
Он — глупый тиран, бытовой изверг, бессовестная скотина…
Палач он, конечно,
— а — как — же — без — палача — с — другой — стороны — кратко — встрял — рассудительный — Дула — Патрикеич — людям — без — палача — никак — невозможно — оччень — полезная — профессия —
палач, палач!
…Впрочем, тогда он всё-таки послал секретаршу в фирменный магазин.
Цахилганов даже сам внёс костюм к дочери в комнату, держа двумя пальцами за вешалку. И Степанидка с растрёпанной косой радостно спрыгнула с кровати,
попадая ногами точно в тапки.
— Он! — хлопает она в ладоши, смеётся, прикидывает к себе трикотаж. — Именно этот!
И вдруг тяжело задумывается,
становясь похожей на старуху.
— Знаешь, с каким удовольствием я бы выкинула его сейчас в окно? — щурится она. — Жалко, самой нужен… Но я больше никогда, никогда у тебя ничего не попрошу! Ты не бойся. Обещаю. Я даже в этом костюме и замуж
выйду. Побыстрей. Пока он новый… Из тебя ведь всё надо тянуть клещами, а сам ты, добровольно, никогда ничего не выдашь!.. Ты знаешь хоть, как тягомотно зависеть от тебя?! Как это всё… обидно. Страшно обидно, противно. Тошно — брать у тебя…Отвернувшись к стене, она шмыгает носом.
— Ну… Кому как, наверно. Иные просят, берут, ещё как берут — и ничего, не облезли пока что. Даже напротив… Поблагодарить меня ты не хочешь?
— Нет. Нет желанья.
— Совсем?
— …Совсем.
Что скажешь на это, Внешний?
Что-то давно ты не проявлялся…
— Изволь. Мужчины скупы с теми, кто их любит. И чем сильнее их любят, тем они скупее. Зато расточительны с нелюбящими их.
Цахилганов, усомнившись, почесал бороду пятернёй — в том месте, где раздваивался подбородок.
— Выходит, эта плоскогрудая сука Ботвич не любила меня?! Все одиннадцать лет?!.
Одиннадцать. Страшно подумать… И это — он, Цахилганов!..
Говорят — у — Цахилганова — опять — новая — любовница — говорят — он — уже — месяц — как — живёт — с… — что — ха — ха — ха — месяц — да — для — Цахилганова — месяц — всё — равно — что — лебединая — верность!
Сотка засвиристела снова.
— …Андрей Константиныч? — шёлковый Дашин голос докладывал: — «Волга» вышла три минуты назад. Пакет с копиями у Вити. Запечатанный.
— Хорошо…
Никакого подвоха в документах он не найдёт. Это — только привычка подстраховываться всегда, потому что в делах мелочей не бывает…
И всё же — бедный, всемогущий, тупой Соловейчик! Да ничего, кроме роскоши, ей, Ботвич, от него не надо. Роскошь — вот что любит Ботвич, со всею неистовой страстью дочери странного, подозрительного архивариуса, кропотливо искажающего историю день за днём!.. Да она, эта самая Ботвич, та-ка-я сложная женщина, что ни с кем, ни с одним, никогда не быть ей…
— ты — напрасно — впустил — её — в — наш — дом — ровно — будто — сквозь — сон — говорит — Любовь — что — же — делать — с этой…
женщиной. Да, женщиной — не быть ей,
этой Ботвич,
ни с кем.
Кроме Цахилганова.
— Надо было хорошенько закрывать двери, — Любовь пыталась приподнять голову, будто старалась увидеть его поближе.
Голос её прерывался. А платок сбился, некрасиво закрывая половину лица.
— Надо было закрыть… Но ты был такой… — объясняла Люба с трудом. — А она влетела… И стала клевать мне печень. А я тогда ещё не чувствовала её, Андрей… Она клевала, мне было плохо, но я не знала, что это она… Теперь она стала старая и сильная. Она стала ужасно злая!.. Я не могу справиться с ней… Больше не смогу.
Жена откинулась на подушку, и Цахилганов поразился огромным синим кругам под её глазами:
ещё час назад они не были такими…
В вентиляционных колодцах взвыл ветер, вечерний, тёмный. Цахилганов поёжился, встал — но снова опустился на табурет, беспомощно озираясь. Он не знал, чем может сейчас помочь жене.