5/4 накануне тишины
Шрифт:
Ах, бедный одинокий слон,
разбегающийся — и бьющийся лбом
о чугунные решётки
опасно вздрагивающей клетки…
В Карагане слово «вольер» было чужим, ибо пленённая гордость страны — ссыльная лучшая профессура — преподавала здесь, в школах и институтах, лишь чистейший русский язык, отчасти утраченный ныне.
О, жуткий, трубный, оглушительный рёв его, доходящий до живых, и, кажется — до больных, мертвых, и полуживых-полумёртвых… Рёв богатырского слона, привезённого в центр Евразии, про которого забыли —
забывчивость
Но матёрый Батыр, ставший в перестройку мутноглазым слоном-пьяницей, уже не всегда забывался от барды.
Потом он усмирялся на время,
когда по весне слоновью кожу его
простреливали капсулами с наркотиками —
— с успокаивающими и подавляющими волю, примиряющими с нелепой действительностью.
Однако не на всякий гон хватало их. Вскоре оказалось, что капсулы слишком дороги, а приватизированный завод перестал гнать спирт из чистого зерна, поскольку перешёл на искусственные, химические, заменители…
К тому времени одинокую слониху из Оренбургского зоопарка готовы были отправить в Караган, только уже не бесплатно. Она стоила теперь больших денег,
поскольку стала живым товаром…
Тогда тот же добрый служитель придумал бросать в клетку во время гона старые автомобильные покрышки. И вскоре слон приучился складывать их —
и воображать,
что они заменяют ему не приехавшую его слониху,
которая металась также, в одиночестве и тоске, далеко-далеко.
Да, мутноглазый и хмельной, он обходился долгое время покрышками, к потехе глазеющей, похабно кричащей, вихляющейся публики,
— уже — не — помнящей — о — милосердии — потому — как — наступили — ещё — более — варварские — времена…
Но однажды добрый слон,
замерший в центре Евразии,
вдруг затрубил предсмертно на огненное зарево заката.
И разметал покрышки в приступе безудержной,
небывалой злобы!
По времени это точно совпало со смертью той самой одинокой, состарившейся прежде времени, слонихи в далёком Оренбургском зоопарке…
Слон бил покрышки о решётку, топтал их так, что дрожала под бетоном земля, и пропарывал клыками, и рвал иступлённо.
И это уже был страшный слон.
И сам служитель боялся его, потому что в слоновьих безумных, налитых кровью, глазах читалась только жажда убийства — всё равно кого. А молодой чистильщик клетки, которого Батыр едва не убил ударом хобота, спасся лишь чудом.
Тогда,
для усмирения,
Батыра перестали кормить. Совсем.
Но в Карагане оставались ещё люди, которые помнили слона могучим, доверчивым и добрым. Они любили его по-прежнему.
Запаршививший, понурый, Батыр долго жил в загаженной клетке на скудные подаянья заметно обедневших посетителей.
Он стал слоном-попрошайкой.
Потом
слона убивали —оттого, что новые звёздно-полосатые, по своим убеждениям, баре оказались гораздо более жадными,
чем красные баре,
и никто из них не хотел жертвовать деньги
ни на что…
Могучего слона убивали долго. Такими же наркотическими капсулами, добиваясь передозировки раз и навсегда. И никто не помнит, после какого выстрела слон не поднялся.
В неподвижного, тощего и грязного, стоящего на коленях, в него стреляли, стреляли, стреляли. В равнодушного, закрывшегося ушами и не понимающего своей вины —
хмельной смотритель уверял, что из слоновьих глаз тогда текли слёзы, и, рассказывая, всякий раз плакал сам.
Что ж, так всегда поступают с чрезмерно сильным существом, попавшим в полную зависимость от страшных, равнодушных людей. Но только — если существо остаётся бессловесным…
Так поступают с бессловесными —
то есть, с животными,
— ибо — оставаясь — бессловесным — существо — остаётся — животным — годным — лишь — для — труда — забавы — или — заклания —
да, с животными — лопоухими, добрыми, но —
взбесившимися от полной безысходности,
и… слишком, слишком сильными…
«Батыр» значило «Богатырь». Он был молод при Хрущёве, беспечен и весел — при Брежневе…
Слон, могучий, заматеревший метался — при Черненко и Андропове. А пьяницей становился при Горбачёве.
Горьким же пьяницей, наркоманом и попрошайкой Батыр сделался при Ельцине… И вот теперь, с наступлением всяческих свобод, насильно напичкали его наркотиками
— уже — до — смерти.
Потому что слон был силён — но бессловесен…
С тех пор в бывшем центре Евразии стоит, разрушается пустая клетка. Клетка великого погибшего доброго животного. Она стоит — незапертая, со сломанной скрипящей чугунной дверью, на том же месте и сейчас. И летом в ней страшно свищет и завывает чёрный шелестящий ветер Карагана,
наметая в углах холмы траурной пыли
эпохи индустриалиции…
Цахилганов любил смотреть на слона. Когда-нибудь он откроет производство костяных слонов с изумрудными глазами. Слонов Батыров,
— богатырей — обречённых — на — уничтоженье.
Что делать, что делать? В мире, всё усредняющем, великое и могучее обречено на уничтоженье неизбежно.
Но память об уничтоженном величии не умирает никогда…
Степанида ходит в зоопарк так же часто, как раньше — Цахилганов. Одна, она слишком долго стоит там перед пустой клеткой, будто в столбняке, упрямо насупившись.
Странно. Странно это. Не хорошо,
— зачем — она — там — стоит —?!! —