56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

– Фаик, ты чего такой смурной? Болеешь?

Фаик – это прозвище моего замкомвзвода, хороший он был парень, татарин из Бугульмы.

– Да хреново мне что-то, мать во сне видел, плачет она, – отвечает мне Фаик, собирая РД: патроны, сухпай, плащ-накидка. В ночь мы уходим, в засаду.

– Да брось ты! Скоро тебе домой. – Я толкаю его в плечо, стараюсь отвлечь, думал, он мне скажет: «А ну! Сколько дней до приказа?»

– Да, скоро… Вот только хреново мне. – Фаик отворачивается, прячет лицо, не хочет разговор продолжать. А на скольких операциях был… И ничего, всегда нормальный, веселый.

– Строиться, вторая рота! – доносится в палатку голосок дежурного.

– Ну что, Фаик, пошли? – с легким недоумением спрашиваю я, замечая, как он все возится и возится у своей тумбочки.

– Пошли, – встает он и просит: – Если со мной что… то вещи мои матери-то передай.

– Кончай херню пороть, провидец ты хренов, – разозлился я и первый вышел из палатки на построение.

Молча на рассвете цепью мы шли по рисовому полю, вода обувь заливала, с трудом ноги вытаскиваешь из липкой грязи. Впереди небольшой кишлак. Мы там должны в засаду засесть. Я рядом с Фаиком шел, сначала увидел, как он упал, фонтанчики от пуль увидел и только потом звук резко-хлестких выстрелов услышал. Первым делом я «духа», что нас обстрелял, снял очередью из пулемета. Четыреста метров, на рассвете, из положения «стоя», навскидку – да, неплохо я стал стрелять. И только потом к Фаику бросился. А он в грязи лежит, задыхается, руками разводит, сказать что-то силится, да не может. Четыре пули получил Фаик, из них две под сердце – не жилец. Перевязал его, промедол вколол, в поле в воде и грязи не бросишь, вскинул на плечи и понес. А рота со всех стволов по кишлаку бьет и перебежками вперед. Перебежка – ив грязь, в воду падаем, постреляли, перебежка – и снова грязь хлебаешь. Еще двоих из наших бойцов зацепило, одного наповал, второй ранен. Не мы, нас в засаде взяли. Но ничего, воевать-то мы умеем, наших солдат такой херней, как засада, не больно возьмешь. С матом, с боем ворвались в кишлак. Из ручных гранатометов все дома, из которых велся огонь, раздолбали, да еще и ручными гранатами добавили. Горит кишлак, бьем мы из пулеметов и автоматов по всему, что движется… осатанели. Все, закончен бой. У них нет ни живых, ни раненых, ни пленных. Вызвали вертолеты, раненых и убитого погрузили и дальше пошли, нам по приказу еще один населенный пункт надо проверить.

Значит, чует человек свою смерть? Не знаю… Я ничего не чувствовал, так меня и не убили, да и ранения, откровенно говоря, ерундовые были, разок осколок мясо на ноге порвал, один раз пулька кожу с руки стесала. Еще несколько раз приходилось мне с предчувствием сталкиваться: гибли ребята и ранения тяжелые получали и заранее об этом деле знали, а бывало, что и без всяких предчувствий на небеса отправлялись, тоже было. Так что с полной уверенностью ничего сказать не могу.

А Фаик выжил, операцию ему сделали, пули вытащили, молодой, здоровый, вот и выжил. После госпиталя демобилизовался, он свое отвоевал. А у нас война продолжалась…

Выписка из боевого формуляра в/ч 44585

27 августа вторая рота высадились на вертолетах в горах под городом Мазари-Шариф. Перевал держали. На равнине наши мотострелки и царандой кишлаки чесали и на нас «духов» гнали.

– Горло ему перехватывай! Да режь ты его, мудак!

– Вот гад! Крутится еще!

– Может, не будем скотину мучить?

– Точно! Стрельнем, а потом шкуру снимем и на куски распластаем.

Вдвоем мы мучаем несчастную скотину, взятого в качестве трофея живого барана. Как людей резать, знаем, как барана забить – нет. Мальчики все городские, вот и сами мучаемся, и барана всего измучили. Сегодня 29 августа 1981 года, мне исполнилось двадцать лет. Этот баран, трофейный длиннозернистый рис и кувшин с растительным маслом должны, соединившись, превратиться в чудный плов. Но баран не хочет быть украшением празднично-полевого стола, мекает и брыкается.

– Ну его на х…! – измучившись и весь вспотев, кричу я и отпускаю барана. – У меня тушенка есть, ею рис заправим.

– Нет, сволочь, ты от меня не уйдешь! – азартно кричит наголо стриженный, рослый и весь в истерзанном обмундировании Филон и, перехватывая отпущенного барана, вяжет своим ремнем ему ноги.

Заваленный на бок и повязанный за ноги солдатскими ремнями, баран жалобно мекает. Барана зарезал и освежевал мой дружок Леха, смуглый, белозубый, всегда веселый узбек, он же в захваченном у «духов» казане и отличный плов приготовил.

«Леха! Да ты, небось, с гор за солью спустился, вот тебя поймали и в армию забрили», – так любили его подначивать в начале службы. А он не обижался на шутки, легкий у него был характер. И готовил он отлично. Парень весь такой ухватистый, на все руки мастер, одно слово – крестьянин-дехканин, не то что мы, мозгляки городские.

Сваренный плов вечером слопали, за уши меня потрепали, пачку папирос подарили, от несения караульной службы на сутки освободили, вот тебе и весь юбилей.

– Ну я на пост пошел, – поднялся от костерка, у которого мы сидели, довольный, сытый Леха и ушел, волоча за ремень автомат, на оборудованную позицию, в отрытом окопчике службу тащить.

Ночью «духи» прорваться через перевал попытались, но служба наблюдения у нас отлично была поставлена, засекли их.

После жирного плова мучает понос Баллона, его к нам из автороты перевели, отсюда и прозвище Баллон. Первая это у него боевая операция была. Снимает Баллон рваные штаны и спускает воздух. Поудобнее устраивается, чтобы, значит, и постоянно возникающую нужду справлять, и воинскую честь не замарать. С того дня, как первый раз, придя к нам в роту, получил Баллон хороших пинков за то, что, обкурившись, задремал на посту дневального, он службу враз понял и больше на посту не кемарил. Со спущенными штанами на боевом посту страдает Баллон и мысленно проклинает и плов, и мой юбилей, и всю свою судьбу, что из автороты занесла его во 2-ю ПДР. Страдает, проклинает, а сам по отведенному участку глазками зырк-зырк, туда-сюда водит. Автомат с уже передернутым затвором Баллон из рук не выпускает, сразу видно: знает солдат службу, могут спокойно спать его обожравшиеся плова товарищи.

Ночка темная была, луна уже ушла, звездочки только мерцают, местность пересеченная, есть где укрыться. Как тени, «духи» ползут к постам, от камешка к камешку переползают, от ложбинке к ложбинке. Нас порезать и перестрелять хотят, прорвать окружение и уйти. Тени, мудени, призраки – это все херня, сказочки это для кинематографа иль для приключенческого романа. При нормально поставленной караульной службе обученный солдат любую тень запросто материализует, а затем всех призраков постреляет.

– Эх, ребята, – со вздохом и чуть виновато улыбаясь, рассказывал нам про свое боевое крещение Баллон, – сижу я, а у меня из жопы, как из дырявого бачка, все льет и льет. Секу: ползут. Я так и обмер, растерялся чуток. В животе как заурчит, да как перну. Громко так получилось, смачно. «Духи» замерли, а я давай стрелять, сразу весь магазин расстрелял, за гранатами полез, пока доставал, они назад, не докинуть гранату, меняю в АКС магазин и опять стрелять, а тут уж вы подбежали.

Неудобное это положение для стрельбы – когда сидя опорожняешься, никого Баллон не зацепил. Но хоть тревогу поднял. На пост к нему подползаю, глянь, а там Баллон залег, голую жопу оттопырил и длинными очередями стреляет из автомата.

– Осторожнее! – Это мне Баллон кричит.

– А что, стреляют? – спрашиваю, тоже спросонья не врубился, что по нашим позициям огонь не ведется.

– Нет, – тихо и виновато шепчет Баллон, – я тут все засрал.

Тут я как захохочу, от смеха аж катался по земле, так заливался, что у самого желудок схватило. Ротный приходит узнать, что да как, а мы с Баллоном на пару сидим и опорожняемся.

– Ну вы и засранцы! – только и сказал, сморщив нос, капитан Акосов и ушел.

Постреляли с постов, попугали «духов», показали, что справно службу несем и хрен нас голыми руками возьмешь, да и не голыми тоже.