56-я ОДШБ уходит в горы. Боевой формуляр в/ч 44585
Шрифт:
– Дайте хоть наркоз! – в тоске и страхе шепчу я.
– Это можно, – небрежно кивает добрый врач. – Вот это всегда пожалуйста, нам для вас этого добра не жалко. И приказывает: – Сидоров, наркоз покажи больному и, если он еще раз попросит, введи его прямо в затылок.
Сидоров – это фельдшер, он тоже солдат срочной службы, до призыва ветеринарное училище окончил. Показывает он мне деревянный молот-киянку, ударная часть обшита кожей, и ласково спрашивает:
– Ну как, больной, будем общую анестезию делать? Или уже передумал?
Я передумал, закрыл глаза, сжал зубы, решил терпеть. Пока кисть новокаином обкалывали (местная анестезия), зубы у меня еще сжимались, а как резать стали, так заорал. Крыл я их матом, и плакал, и снова крыл, и так до конца операции.
Медицинской службы товарищ, старший
Но тогда на операционном столе, сильно я жалел, что не было рядом родного РПКС, убил бы. А вот за это уж ты меня прости.
Рука после операции гореть перестала, только все ныла и ныла. Вот и сейчас ноет. Ночь уже. Не спится. Дом вспоминаю, маму, квартиру нашу, свою забитую книгами комнату. В книжках про войну совсем по-другому пишут. Читаешь и думаешь: «Эх, вот бы мне туда! Уж я бы показал!» Вот и попал, показывай. Только не я показал, а мне показали. Грязь, голод, усталость, скука, страх, боль, пока чужая смерть – вот тебе и вся война. А еще и бессмыслица, не понимаю я: ну ради чего тут помирать должен? Кому все это надо? Уж точно не мне. Не понимаю, а воюю. Как и все тут. Бессмыслица. Скорей бы закончилась эта ночь, скорей бы утро. Только ночью мучает бессонница, только ночью эти мысли, как вши, по тебе ползают. Днем проще, и думы привычные: раздобыть пожрать, курнуть, поспать и снова пожрать. А потом опять ночь и бессонница, такая же бессмысленная и тяжелая, как и вся эта война.
Днем от скуки, хромая, бродил по санчасти. Общая медицинская палатка для больных и раненых, палатка приемная, перевязочная, она же операционная, жилая палатка для персонала, еще одна – аптечный склад, на отшибе одиноко стоит палатка инфекционного карантина. Вот и весь пункт медицинской помощи нашей бригады.
Просто больных, как ни странно, мало было. Казалось бы, тяжелейшие условия, а терапевтических больных почти нет. Молодые мы все были, здоровые, да и к службе приноровились. Вот и не болели почти.
– Вот тебе таблетка. Одна половина – от головы, другая – от жопы, – добродушно отвечает на приеме врач на жалобу очередного бойца:
– Ой, как голова болит, ой, как сильно тошнит!
Вот и все лечение. Настоящие болезни такой армейский универсальный медикаментозный метод, конечно, не излечивал. Но симулянтам, как их у нас называли, «шлангам», помогал здорово. А вот желтушников врач с одного взгляда определял. Насмотрелся этого «добра».
Гепатит Б, болезнь Боткина, желтуха. В Афгане для сороковой армии эта болезнь была страшнее, чем все душманские пулеметы. Не знаю, как в других частях, а у нас до восьмидесяти процентов личного состава желтухой переболело. Пытались инфекционисты с ней бороться, прививки солдатам и офицерам делали и всякой дрянью пичкали, хлоркой все отхожие места засыпали – бесполезно. Не болезнь, а просто живая иллюстрация к поэме Данте про все круги ада. Ну Данте не Данте, насколько я знаю, он про желтуху ничего не написал, но зато в солдатском фольклоре сороковой армии эта болезнь одно из самых главных мест занимала. Вот и сейчас прохожу мимо палатки инфекционного карантина и слышу:
Не попьешь теперь ни пива и ни водки,Не пожрешь теперь ни сала, ни селедки,На лекарства будешь ты всю жизнь трудиться,Гепатитчики, не это ли вам снится?Фальшиво вполголоса напевает сидящий на ящике у старой продранной палатки молоденький, истощенный, наголо бритый солдатик. Белки глаз у него желтоватые, сам весь бледненький, но странно-веселый.
– Ты к нам? – увидев меня, солдатик прекратил петь и приветливо заулыбался.
– Да так, брожу от скуки, – неопределенно я отвечаю, собираюсь повернуться и уйти.
– Деньги принес? – встав с деревянного ящика, спрашивает желтушник.
– А я разве тебе должен? – чуток удивился я и остановился, рассматривая тщедушного больного воина. Этого бойца я в первый раз видел.
– Десять
чеков, и ты дома, – поощряющее засмеялся желтушник и, видя мое недоумение, громче, злее и увереннее повторил: – Деньги гони, я зря ссать не буду.Ах, вот оно в чем дело! Дошло наконец. Членовредительство. Так это называется. В себя стрелять – это опасно, могут засечь и срок впаять, да и больно. Поэтому самострелов у нас мало было. А вот так… Самый верный способ откосить от службы и заболеть гепатитом – это выпить мочи больного. В то время гепатит Б лечили в военных госпиталях в Союзе. Срок лечения составлял сорок дней. По излечении больному предоставлялся краткосрочный отпуск домой [38] .
38
Начиная с декабря 1981 года больных гепатитом Б направляли на излечение в инфекционный армейский госпиталь в Кабуле. Краткосрочные отпуска после болезни более не предоставлялись.
Были и среди нас такие, кто добровольно уринотерапией занимался, были, чего уж там. Глотнул желтушную мочу – и пошла ты на хер, служба, а я теперь больной. Такой, значит, был довольно распространенный способ сачкануть от армии.
– Тащи стакан, – доставая из внутреннего кармана деньги и опасливо озираясь, попросил я.
– О! Молодец, – оживился больной солдатик, пообещал: – Я быстренько.
Через пару минут возвращается, тащит помятый алюминиевый котелок, наполовину наполненный мочой коричневого цвета, и, протягивая емкость, подмигивая, советует:
– Ты глаза закрой и махом, как водку, пей.
Прямо по ладони, в которой у него котелок был, я с левой руки двинул. Плеснула ему в лицо моча. Он и ахнуть не успел, как я здоровой ногой ему в промежность добавил, а когда он загнулся, то ласково пожелал:
– Ну, передавай привет родине! Паскуда!
– Ты… – разгибаясь, захрипел желтушник и не закончил фразу, скрючившись, ушел к себе в палатку. Это ему повезло еще, был бы я поздоровее, так я бы его эту мочу выпить заставил.
Вот только не надо думать, что все желтушники были «шлангами», отнюдь. Большинство заболевало от бытовых условий, в которых мы жили. И потом, желтуха – это ведь на всю жизнь последствия. Навечно пораженная печень, слабенький иммунитет, пожизненная диета и вынужденная трезвость. Не так-то и много находилось желающих добровольно это «удовольствие» испытать. Большая часть желтушников, отлежав в госпиталях и съездив в отпуск домой, возвращалась в подразделения. Им положен легкий труд и диета. Правда, смешно? В армии, в Афгане легкий труд и диета. Выполняли те же работы и таскали те же тяжести бывшие желтушники, ну а кормились все из одного котла. Не только своей и чужой кровушкой мы землю Афгана полили, коричневой от гепатита Б мочи как бы не побольше пролито было. Пока молодые были, то еще ничего. Пили водочку, соленым да жирным закусывали, тяжести без всяких скидок таскали. И только через годы уже загибаться стали. Таких инвалидов в сводках военных не учитывают, потерями их не считают, а ведь они тоже жертвы этой войны.
Две недели я был на излечении, на одной пайке. Не то что недоедал – голодал. Нас в медицинской палатке семеро было, легко раненные и просто больные. Лечить – лечили, а вот кормить… не было жратвы, одну бурду давали, да и той мало. Нашу роту опять черти по горам отправили мотаться, поддержать некому было. Вот тут-то я окончательно постиг, что такое настоящая служба и настоящий десантник.
Чем настоящий солдат отличается от плакатного? А тем, что не сдается он, выживет в любых условиях, и плевать ему на уставы и прочую военную дребедень.
Только рука у меня двигаться стала, но еще завязанной в бинты была, как стал я мыслить с товарищами думу трудную, думу горькую, как еды добыть. Худой, как узник Освенцима, грязный, вшивый, ослабленный, больной – вот таким я стал. Остальные больные и раненые не лучше. Решились мы не умирать голодной смертушкой, а пойти на дело страшное, опасное, требующее настоящей военной доблести. А именно ею издревле и отличались десантники, и этому их упорно и настойчиво учат отцы-командиры и старшие товарищи, а доблести эти: отвага, решительность, смекалка и холодное презрение к возможной каре советского закона.