A and B, или Как приручить Мародеров

Он постоянно прерывался, пытаясь подобрать нужные слова, и каждый раз Эстель только коротко кивала, словно могла читать его мысли. У нее были теплые тяжелые руки, и она не обратила никакого внимания на черную татуировку, доходящую Регулусу до локтя. Эстель не могла не знать, что это такое, но Регулус вернул ей живую дочь, и она не стала вдаваться в расспросы.

— Я не знаю, как объяснить все это, — наконец произнес Регулус тихим отчаянным шепотом, пытаясь заглянуть Эстель в глаза. Он чувствовал свою вину, сам не понимая, за что.

Эстель прекратила его перевязывать. Она подняла голову, взяла его лицо в ладони и по-матерински улыбнулась:

— Все будет хорошо, мальчик.

Потом она отпустила его, а Регулус впервые подумал, что так мать ему никогда не улыбалась.

Эстель поставила на плиту чайник, что-то достала их кухонных шкафчиков, ни на миг не переставая говорить. Регулус завороженно наблюдал, как она «колдует» на кухне, не применяя ни капли магии.

— Эмили — очень скрытная девочка. Конечно, я слышала про непростые времена, которые начались в… вашем мире. Тот страшный волшебник, что затеял все это, попытался добраться и до родителей учеников. Я имею в виду до нас, обычных людей. Ваш милый директор, Дамблдор, спрятал нас. Очень надежно, я хочу сказать. Но, веришь или нет, я что-то почувствовала вчера. Материнское сердце… Решила вернуться домой. Фрэнсис, мой муж, был против, запретил мне и думать о таком, но Эмили не отвечала на мои письма уже с неделю, а перед этим отвечала очень странно, будто и не она писала… Ну я и сбежала сюда из укрытия прошлой ночью. Фрэнсис, наверное, рвет и мечет. И с ума сходит, конечно же. Но я почувствовала, что нужна, потому вернулась домой. А через пару часов появляетесь вы и…

Эстель стояла к Регулусу спиной, усердно взбивая венчиком яйца для омлета. Все это время ему казалось, что она просто говорит, но теперь он заметил, как странно дрожат ее руки и спина, и как падают на стол маленькие сверкающие капли. На мгновение Эстель замолчала, и ее плечи поникли. Но она резво тряхнула головой, и кухня вновь наполнилась ее красивым грудным голосом, похожим на волнующийся океан, и суетливыми живыми движениями.

Регулус все еще не видел ее лица, не видел, как она говорит, и ему казалось, что этот голос происходит словно бы из ниоткуда.

— Я, наверное, плохая мать, — продолжала Эстель. — Раз не знаю, что творится с моей дочерью, раз ее приводят домой в таком виде, а я даже предположить не могу, что с ней случилось.

— Вы хорошая мать, — тихо сказал Регулус. — Правда. От моей матери сбежал ее старший сын, а она даже не попыталась вернуть его.

Эстель наконец-то повернула к Регулусу заплаканное лицо с потекшей тушью и благодарно кивнула.

— Ты добрый мальчик. У тебя на руке то, что не говорит о тебе ровным счетом ничего хорошего, но ты помог Амели, и я попробую поверить тебе. Она мне ничего не расскажет, а ты должен объяснить мне все. Абсолютно все. А потом мы решим, что делать с Амели, хорошо?

Регулус кивнул.

Все что угодно, только бы Эмили вновь стала самой собой.

Эмили сидела в своей комнате, обняв руками колени, и тупо смотрела в стену напротив. По стене вились цветочные узоры кремовых обоев, и это вызывало в ней необъяснимое умиротворение.

Они затаскали ее по врачам — отец и мать. По бесконечным докторам, по психологам, по психиатрам. Ей выписали тысячи таблеток. Бесконечные пестрые баночки с суровыми страшными названиями стояли повсюду, похожие на маленькие тотемы современного мира. На завтрак она пила пять разноцветных таблеток, через два часа еще одни овальной формы, на обед были капсулы, на ужин сомнительный порошок и, кажется, сироп. По ночам ей снились кошмары, и мать бежала сломя голову по лестнице при малейшем вскрике дочери. Эстель ни о чем ее не расспрашивала, но Эмили чувствовала, будто она знает абсолютно все, что творится в ее душе.

Еще к ней приходил Регулус. Они разговаривали часами. Вернее, разговаривал Регулус, а Эмили по большей части слушала, кося на него большими настороженными глазами.

Каждый день в дверь ломился Ремус, которого сопровождал то Джеймс, то Питер, то Сириус. Иногда с ними приходили Лили или Марлин, или Алиса, иногда какие-то когтевранцы. Беаты не было, но Эмили ничего не волновало. Она просто пила таблетки. Обычные, маггловские таблетки, которые делали так, чтобы она переставала чувствовать.

Ее мать не брала ни цветов, ни пирожных, ни книг, не передавала ей записок от друзей. Регулус сказал ей, что они могут быть прокляты, и Эстель согласилась. Она открывала дверь каждому гостю, терпеливо выслушивала его и снова и снова объясняла, что Эмили никого не хочет видеть. И это была правда.

Эмили лучше бы отрезала себе палец, чем согласилась предстать перед друзьями в таком виде. Это было что-то такое слишком страшное и сложное для нее. Это было все равно, что вывернуть истерзанную душу наизнанку перед всеми. И только Регулусу было дозволено быть рядом, потому что он был ее спасителем и исправно докладывал все новости Хогвартса. Ведь новый, последний семестр уже начался.

Вот и сейчас он сидел на кровати, болтая ногой, натянуто улыбался, пытаясь делать вид, что не замечает, как Эмили глотает очередные таблетки и говорил:

— МакГонагалл совсем свихнулась. Стращает нас ТРИТОНами, как будто мы первый раз слышим, что это такое. Кто-то попыталась намекнуть ей, что на дворе война, и нам всем глубоко плевать на экзамены, но она и слышать ничего не хочет…

Эмили отрешенно наблюдала из окна, как Ремус Люпин, с цветами и тортом наперевес, ломится в дверь, и как мама вновь выходит на порог. Как он злится, кричит, поднимает, голову и видит за отодвинутой шторой Эмили…

Эмили мгновенно отодвинулась прочь и решительно задернула тюль. Ремус жив, и это единственное, что ее волнует. А еще Регулус по ее просьбе передал ему пробный вариант зелья и, наверное, он сработал, раз после полнолуния Ремус выглядит так неплохо. Эмили заранее заготовила и спрятала в платье флакон с зельем, еще когда была в заточении. Она надеялась, что однажды сможет сбежать и передать Люпину пробный образец первее, чем его получит Малфой.

— …а Слагхорн ходит вокруг весь такой важный и пророчит всем оценки. Говорит, что я в жизни не получу ничего выше, чем «В» на экзамене. Сетует, что отчислили столько учеников, ведь среди них было огромное количество талантов. Но некоторых никто не отчислял, некоторые просто не вернулись после каникул. Испугались. Еще он хвалит Джеймса, Сириуса, ну и Рему… — Регулус осекся, торопливо взглянул на Эмили, и мгновенно переменил тему: — А Дамблдор ужесточил проверки мракоборцев и конечно усилил защиту школы. Он приходил и сюда, к твоей матери. Не знаю, о чем он с ней беседовал, но, кажется, он прислал к вам двух брутальных авроров для защиты. И…

— Я не могу его видеть, — резко сказала Эмили, парализуя взглядом злосчастную тюль.

— Что? — Регулус осекся.

— Ремус. Я не могу его видеть, — повторила Эмили. — Я так люблю его, что не могу его видеть. Меня тошнит от своей собственной слабости и от того, что я только что сказала, но я не могу. Я не могу. Даже притом, что сказал Малфой.

Регулус замолчал, подбирая слова.

— Он примет тебя любой.

— Я слаба. Мне снится Мальсибер, иногда мне кажется, что ты ненастоящий и все это — очередные галлюцинации. Внушения. Когда я думаю, что перестану пить таблетки, и чувства вернутся, меня колотит от страха. Мною снова можно будет управлять. Малфой будет меня шантажировать… Ремусом.

— Ты вылечишься от своего страха, Мэл. Мы будем работать над этим. Можно пойти к колдомедикам, а не к маггловским врачам… — Регулус скривился. Эстель и Фрэнсис категорически отвергли любое магическое вмешательство. — Ты сможешь. Ты все сможешь, Мэл.

Эмили обернулась.

У нее было худое, посиневшее лицо, впалые щеки и запавшие глаза с огромными черными кругами. Она улыбалась холодной, будто нарисованной улыбкой, и Регулусу на мгновение стало страшно. Она улыбалась и ничего не говорила. Вернее, не так. Она говорила что-то, но безмолвно, одними лишь горящими глазами и этой жуткой гримасой, растянутой на ее лице, но, как Регулус ни силился, он не мог понять.