A and B, или Как приручить Мародеров

Питер вяло посмотрел в его сторону.

— Я не могу быть замеченным рядом с тобой, Якоб. Мародеры спрашивают меня, что за дела я веду со слизеринцами, и я устал придумывать отговорки.

Регулус посмотрел на Питера с сомнением. В его взгляде виднелось недоверие. Может быть, потому что Регулус слишком хорошо его знал. А может быть, потому что не верил, что друг Сириуса Блэка способен на предательство. Но Регулус предпочитал молчать, сохраняя нейтралитет и собирался делать это как можно дольше.

— Если не лжешь, то позволь задать тебе вопрос, — Эйвери склонил голову вбок, смотря на Питера глазами, превратившимися в щелки.

Эйвери не было никакого дела до Люциуса, Питера и Мародеров, ему просто было скучно. Он не был способен на агрессивные действия, как Люциус или Энтони, но ему нравилась та власть, что доставалась ему в их отсутствие, и он пока лишь пробовал ее на вкус, примеряясь. Эйвери прекрасно знал, что люди имеют свойство умирать, что Люциус может погибнуть или провиниться, и когда дело дойдет до Эйвери, тот хотел иметь информацию, которая спасет его шкуру. Информация — это все.

— Здесь? Посреди школьного двора на всеобщем обозрении? — скептически спросил Питер.

— Пусть думают, что мы забили тебя в углу и выпытываем информацию, — пожал плечами Эйвери. — Ты сам мне говорил, что прятаться лучше у всех на виду. Если мы будем ютиться в укромных уголках школы, вот тогда-то о тебе точно заговорят, Питер.

Питер посмотрел в бледное лицо Эйвери, на котором проступали красные пятна, тщательно замазанные кремом телесного цвета.

— Я тебя слушаю.

— Существует ли Орден волшебников, возглавляемый Дамблдором?

Эйвери говорил так, словно о погоде спрашивал. Питер покачнулся.

Откуда они узнали?..

— Да, — сдался он.

— Сколько вас?

— Я не знаю истинного количества. Дамблдор никому не доверяет. Я даже в штабе не был.

— Так сколько?

— Больше двух десятков.

— Среди вас есть авроры?

— Да.

— Знаешь имена?

Эйвери облизал губы, Питера едва не вытошнило.

Дамблдор подозревал, что людям в Министерстве доверять нельзя. Он четко обозначил, что говорить можно, а что нельзя. Но если информация об Ордене дошла даже до Эйвери, то Люциусу и Волдеморту должно быть подавно все известно, а значит, никакого смысла разыгрывать этот спектакль — нет.

Только вот Якобу было на это плевать. Он ни за что не отпустит Питера с этого представления так просто. Ведь у Питера была главная роль.

— Ну же, Питер, — Якоб отступил на шаг, и вместо него вперед выступили его амбалы-шестерки, за которыми Регулус совсем перестал быть заметным. — Скажи нам что-нибудь. У нас и так слишком много подозрений в твоей верности…

— Эй! Вашу мать, что вы там делаете?!

Джеймс Поттер разогнался от ворот и в считанные секунды добрался до Питера. Большой, кипящий от злости и очень сильный, он как бык рванулся вперед и сбил с ног тех, кто не успел отскочить в сторону. Один против пятерых, Джеймс даже не подумал испугаться.

— Мы беседуем с Питером, Джеймс, — вежливо объяснил Эйвери.

Джеймса такое поведение смутило, но он не стал долго думать.

— Пошел нахер, Эйвери. Если ищешь себе мальчика на потрахаться, ты выбрал не тот факультет. Сходи лучше к своим.

Эйвери в ответ на это изысканно улыбнулся, оглядел Поттера с ног до головы наглым оценивающим взглядом и пожал плечами. В его глазах блеснула похоть, но Питер был уверен, что это лишь очередной спектакль. Эйвери не был геем, он вообще, кажется, не хотел никого, кроме себя, хотя Сириус что-то говорил еще и про Вальбургу.

— Что же, Питер, — пропел Эйвери. — Я буду надеяться на продолжение нашей беседы.

Он развернулся и пошел обратно, вышагивая как птица-секретарь, худой и важный.

— Чего он хотел? — разгневанный Джеймс повернулся к Питеру.

— Спрашивал про Орден, — кисло ответил Питер.

— Что?!

— Да. Я понятия не имею, откуда они знают.

— Значит, информация все-таки утекает. Мне иногда кажется, что все эти сверхсекретные операции сверхсекретны только для нас самих, а остальной мир читает про Орден из газет.

Питер промолчал. Его тревожило поведение Эйвери, поведение Элизы, политика Дамблдора и ощущение безвыходности. Волнения Джеймса казались ему самым последним делом.

— И почему они все время крутятся вокруг тебя?

— Я понятия не имею.

Джеймс смотрел на Питера недовольно, нахмурив тяжелый лоб. Питер смотрел в ответ устало и без малейшего желания что-либо объяснять. Он не понимал, почему Дамблдор запрещает ему признаваться кому-либо в своей роли. Может быть, Дамблдор подозревает всех вокруг, а может быть, просто проверяет, сколько Питер сможет выдержать в одиночку.

В глазах Джеймса что-то мелькнуло, но под конец он расслабился, чуть отодвигаясь от друга.

Питеру очень не понравилось это «что-то». Это не было полноценным подозрением, но сама мысль о том, что Джеймс ему не доверяет, была невыносимо обидна.

— Почему ты не воспользовался палочкой? — под конец спросил Джеймс.

— Я… я… — Питер нахмурился, удивленно посмотрел на Джеймса и просто не нашел ответа.

Похоже, Дамблдор не на того поставил. Питер был слишком слаб для этой роли.

— Я просто идиот, Джеймс, вот что.

Джеймс еще с секунду смотрел на него настороженно, потом расплылся в улыбке и захапал Питера в свои крепкие объятия, по-братски взъерошивая ему волосы.

— Это да, — весело оскалился Джеймс. — Это ты верно подметил.

Питер только усмехнулся. Горько и счастливо одновременно.

Хорошо, когда есть такие друзья, ради которых ты сделаешь все, что угодно. Плохо, когда момент, требующий от тебя «что угодно», наконец-то наступает.

— Пойдем в Хогвартс, Джеймс. Я давно не видел Лунатика да и Бродягу тоже. Я соскучился.

*

Лондон

Эмили катала в ладони округлую малиновую таблетку и пасмурно смотрела в окно.

На стекле было ее отражение, и сейчас она действительно была больше похожа на дементора, чем на живого человека.

Эмили не понимала, помогают ли ей лекарства, одиночество или же просто время, но с каждым днем становилось все проще воспринимать действительность. Реальность проступала вокруг сумрачными растекшимися пятнами.

Эмили чувствовала, как тупая горячая ненависть возвращается в ее тело, наполняя от самых кончиков пальцев и до лениво стучащего сердца. Ненависти было так много, что она затмевала собой даже страх. Ненависть отодвигала собой все. Ненависть становилась смыслом жизни. И как бы неправильно это ни было, она единственная давала ей силы жить. Или хотя бы хотеть жить.