… а, так вот и текём тут себе, да …

А всё равно завидую тому хлопцу.

Странно.

Целоваться Ольга умела и любила, не зря же у неё такие чувственные губы.

Горьковатый привкус горелого табака в её дыхании меня не слишком отвлекал. Да и потом, на следующем провожании до калитки она поделилась со мной сигаретой.

Я опасливо попробовал, но прошло без эксцессов, а дальше и сам втянулся.

В хате, до которой я её провожал, жила её тётка. Ольга приехала к ней на лето, погостить.

Сама она из Феодосии, там у неё мама и старшая сестра.

Отец погиб, когда ей было двенадцать лет. Несчастный случай на тракторе.

Она его так любила, что иногда ходила ночью на кладбище – плакать возле арматурного памятника с табличкой «Абрам Косьменко».

Блатное имя – да? Но он не еврей, просто имя такое.

Мать привела отчима, правда, они не расписаны. Музыкант, на ударнике стучит.

Один раз Ольга лежала на диване с температурой, телевизор смотрела. Он сел в ногах и краем её одеяла укрыл свои колени. Мать как увидела, так орала!

Потом она занялась лёгкой атлетикой. Бег на сто метров. Тренер говорил, что у неё хорошие данные.

Их возили в Симферополь на соревнования. Перед забегом тренер заставлял всех съесть по целому лимону. Без сахара. Говорил: «Прямо – в кровь!»

Так, между поцелуями, мы всё ближе узнавали друг друга.

После того концерта Чепа, Владя и я поехали на Сейм с ночёвкой.

Мы с Чепой вечерней электричкой привезли с собой большой виниловый мешок. Его отец достал в Рембазе. Там это упаковка от каких-то вертолётных частей.

Большой такой мешок – целая палатка на троих.

Ещё мы привезли гитару, а потом приехал Владя на своём мопеде «Рига-4» и привёз ужин.

Мешок-палатку мы поставили на заросшей ивняком песчаной косе, недалеко от железнодорожного моста.

Стемнело. Мы развели костёр. Поужинали.

Правда, Владя привёз слишком много з'aкуси – больше разбросали, чем съели.

Ничего, утром опять сгоняет в город, подвезёт жратвы.

Владя начал играть на гитаре проигрыши из разных рокэнролов. Над водой гитара звучит улётно. Ништяк, чётко звучит.

Одному рыбаку, что заякорил свою плоскодонку посреди Сейма для ночного лова, понравилось, попросил ещё чего-нибудь сбацать.

Но когда мы завели «Шыз-гары!» другой ночной ловец издалека – аж от того берега – начал материться, что рыбу распугаем.

Чепа посоветовал не связываться, а то пойдёт позовёт ещё мужиков из домиков.

Костёр догорел и мы залезли под виниловую крышу.

На рассвете я проснулся от воды капавшей мне на лицо.

Винил совершенно водо– и воздухонепроницаемый материал. Наше тёплое дыхание оседало на охлаждённом августовской ночью виниле и превращалось в водяные капли – конденсат. О нём не учат в школе.

Так что утро мы встретили холодными и голодными.

Я еле-еле уговорил Владю, чтоб он доверил мне «Ригу-4», сгонять за едой в город вместо него.

Всё же моторы – это вещь. Ничего крутить не надо, кроме рукоятки газа.

Я въехал в город прокладывая в уме маршруты – сперва к себе на хату, потом на хату к Чепе, потом к Владе.

Собрать что будет съестного и – обратно на Сейм.

Рассчитали на бумаге,

Да забыли про овраги…

Войдя в левый вираж между Вокзалом и парком Лунатика, я услышал своё имя.

Через привокзальную площадь неслась Ольга в своей красной мини-юбке.

Прав был её тренер – данные что надо.

Я сбросил газ и дал мопеду остановиться.

Она подбежала почти не запыхавшись и начала делать мне вливание – уже три дня, как я пропал неизвестно где, не хочу с нею встречаться, так и не надо, она не напрашивается, вчера мать вызвала её телеграммой на телефонный разговор с Феодосией, говорит, хватит уже сколько погостила, может послезавтра она уже уедет от тётки, а мне всё равно, умотал себе на Сейм, друзья мне дороже, таких друзей за хуй да в музей, а она такая дура, нашла с кем связаться, а если она мне дорог'a, я должен остаться с нею…

После холодного конденсатного душа столь пылкое бушевание и угроза замаячившей разлуки, и надежда – а вдруг даст напоследок? – сделали своё дело.

Я выпросил только пару часов – отвести мопед к Владе на хату и сходить переодеться перед нашей встречей в Парке…

Вот так становятся тряпками. Так предают друзей.

Конечно, они приехали с Сейма пятичасовой электричкой, после того, как прочесали всю заросшую ивняком косу в поисках объедков, которые так бездумно расшвыривали куда попало накануне вечером.

И я их понимаю – однажды и сам чуть не сдох на Сейму с голодухи.

Три дня они со мной не разговаривали – бойкот.

И я их понимаю – дольше не продержаться, когда делаешь одно дело, а общаться вынужден только через Чубу.

( … подло предавать друзей. Согласен.

Но из всех подлостей совершённых мною за свою жизнь об этой, почему-то, я сожалею менее всего.

Хотя, конечно, сожалею.

– Бабник, тряпка, предал своих корешей за кусок вонючей дырки, за бабу предал,– скажут 95% реальных пацанов.

Ну, ладно – переборщил – 93%.

И я их пойму.

И соглашусь с ними.

И я их пожалею – не повезло беднягам. Не попадалась им такая баба, ради которой стоило предать …)

Итак, Ольга.

Конечно, размер её груди намного уступал размерам Натали .

И они у неё не отличались упругостью, как предписывается грудям девственниц в литературных традициях.

Но когда я впервые, стоя у тёткиной калитки, расстегнул на себе рубаху, а на ней кофточку и стиснул её наготу, то поразился необъятности ощущения от прижавшейся женской плоти.

Лифчика на ней не было, она перед этим заходила в тёмный двор хаты.

А то, что грудь такая небольшая и соски не твёрдые объяснила нырянием со скалы за рапанами.

Глубина оказалась большой и потом в больнице пришлось прокалывать ей груди.

( … лапша на уши? Понятия не имею.

При моей лопоухости я верю всему, что мне говорят.

Серьёзно, пока слушаю – верю всем и вся. А из-за своего, не менее фундаментального, тугодумия логическое осмысление услышанного начинаю на вторые или третьи сутки.