… а, так вот и текём тут себе, да …

– Ну, что? Пойдёшь к волам?

«Волы» мне представлялись чем-то, типа, бесплатных гетер без комплексов, а оказались те же девушки, каких и в общаге в'aлом. А у одной из волиц день рождения.

И вот теперь эта полутёмная большая комната в доме древней застройки и мы в ней общим кругом, типа, веселимся, типа, танцуем быстрый.

Оно мне надо?

Потом лягу с какой-нибудь на одну из двух кроватей, она меня будет потчевать открытым верхом, закрытым низом и говорить:

– Не мучай ни меня, ни себя.

От этой тоски воловьей вышел я в коридор и позвонил Ире, ещё раз объясниться, что я её люблю.

Лох-сентименталист.

А она сразу:

– Это что там за музыка? Ты где?

Обычно я ей из будки в вестибюле общаги звоню. Та почти звуконепроницаемая – в застеклённом отсеке тамбура.

По полчаса говорим. Совершенно ни о чём. Просто люблю слушать её голос.

Она там слово скажет, а я тут умлеваю.

– Да, так, в одном месте, потом скажу, не телефонный разговор. Я люблю тебя. Пока.

( … тогда все знали, что телефоны прослушиваются, так что фраза «не телефонный разговор» исключала дальнейшие расспросы…)

Ну, а потом пришлось гнать парашу, будто в Нежин заехал знакомый наркодилер, попросил проводить его на блат-хату, от которой у него адрес имелся, так что музыка звучала по поводу высокого гостя, а я сразу же и ушёл.

Такое наплёл, что и на уши не налезет. Надо очень захотеть, чтоб такому поверить.

Хотя, может, и поверила после тех икон.

Ах, да, иконы…

Мне сказали меня Вирич к себе зовёт, я и пошёл.

Он на зимних каникулах отдыхал в Карпатах и вместе с лыжами одну ногу поломал, потому сам не ходит – загипсованный.

Он с женой-студенткой в городе на квартире жил.

Когда она на кухню вышла, Вирич и завёл свой монолог про грязную длинную руку сионизма, что тянется за нашим культурным достоянием и духовным наследием.

Это всё к тому, что у Илюши Липеса в общаге под кроватью в портфеле три, не то четыре православные иконы. Где-то сельскую церковь бомбанули, а он теперь хочет их толкнуть как редкий антиквариат. Разве такое можно допустить?

Если б не гипс, Вирич не допустил бы, чтоб наши святыни…

Короче, могу я бомбануть их обратно и восстановить историческую справедливость?

( … насчёт разности религиозных конфессий это он зря старался.

В Зевса, или там Посейдона, я б ещё мог поверить, а все теперешние боги у меня особых симпатий не вызывают; но что характерно – в атеизм я тоже не верю.

А вот с просьбой бомбануть, это он по адресу. Нет проблем. Мне ведь что скажут, я и делаю…)

Дождался когда все утром на занятия уйдут. Ногой в запертую дверь саданул – замок сразу выскочил.

Всё точно: под койкой портфель, в портфеле иконы.

Вот у них нюх у этих сербов, даже в третьем поколении.

Портфель я оставил, а иконы вынес в отсек умывальника. Примерно такие, как у бабы Кати висела, только доски побольше.

А в умывальнике меня уже чёрный дипломат дожидался, куда я их аккуратной стопочкой сложил. И тут прочувствовал справедливость поговорки «курей воровал».

– Чё это у тебя руки так дрожат? Курей воровал, что ли?

Пальцы просто ходуном ходили в неудержимом треморе.

Но не такая дрожь, как после того перевертухеса в УАЗе. Та была напряжённо мелкая, а эта крупно так бьёт.

Вот до чего святотатство-то доводит.

За отпечатки я не переживал. Илюша же не пойдёт в уголовный розыск:

– Снимите, пожалуйста, отпечатки с моего портфеля, где я держал иконы из ограбленного храма.

Однако, и сразу к Виричу тащить добычу неправильно. Попросил Иру пару дней подержать дипломат у себя дома, только не заглядывать. Она как раз болела.

Потом, как, примерный студент, я ещё и на занятия сходил; а после столовой подымаюсь на третий этаж – там шум стоит. В комнате Липеса дверь сломали!

Я подошёл посмотрел – действительно дверь выбита.

Это ж надо! А что пропало-то?

Молчит Илюша, только цыкает от расстройства.

А потом я решил окончательно порвать с Ирой. Ну, сколько можно мучится? Тем более, раз у неё совершенно нет ко мне никакого доверия.

Получаю письмо:

«Сергей, я давно увлечена тобою, но сказать не решалась. Сегодня буду ждать тебя в 7 часов возле Старого корпуса. Люба».

В тот вечер, когда я проводил Иру, в ней вдруг, в подъезде, такое пламя страсти воспылало:

– Не уходи, ещё побудь немного.

А я смотрю на часах уже без десяти семь.

– Да, ребята там ждут. Договорились «пулю» расписать.

– Подождут, куда денутся.

Еле вырвался.

К Старому корпусу успел ровно в семь; я на подходе под фонарём часы проверил.

А на площади перед Старым корпусом – ни души.

Но я не стал там останавливаться, курить, ждать. Нет.

Пересёк наискосок пустую площадь. Только малость шаг замедлил. Могу же я на ходу полюбоваться природой зимнего вечера?

Вон та сосна на кедр похожа. Может и вправду кедр?

До того густые ветки – там сова живёт, ей за теми ветками даже и днём сумерки. А на сугробе под кедровой сосной остатки её трапез мелкими грызунами.

Санитар природы.

И, кстати, я ни капли не соврал. Захожу в 72-ю, а Славик с Двойкой тут как тут:

– Чё? Запишем «пульку»?

Я не сразу узнал, что то письмо подружка Иры под диктовку Иры написала.

На новизну все клюют, но лохи ещё и попадаются.

Ну, и к тому же появилась Мария.

Брюнетка Бальзаковского возраста.

Когда она мне улыбнулась на тротуаре, я не сразу понял с чего это.

Оказывается, она на пару минут заходила тогда к волам на день рожденья.

Вобщем, объяснила в каком доме живёт и номер квартиры сказала.

У меня тот день напряжённый был – вечером концерт в актовом зале Старого корпуса – но я нашёл время и деньги на бутылку водки.