… а, так вот и текём тут себе, да …
Шрифт:
Я смотрю – хорошая какая кафедра! Фанера жёлтая, вся полированная.
Потом вдруг не понял – что за дела? Скнар зачем-то на латынь перешёл.
Прислушиваюсь: точно – латынь!
Причём шпарит покруче Люпуса, но так распевно как-то, и глаза вверх устремил, типа, к тебе взываю de profundis!
Я насторожился – Скнар, или не Скнар?
Присматриваюсь, а от Скнара там один только бюст остался.
Серьёзно, на жёлтой кафедре стоит бюст Скнара, без рук даже – одни плечи. Но голова говорить продолжает.
А на верхней губе у него ямочка, и вот стала она
Ну, ни хрена себе! В советском вузе бюст Гитлера лекцию читает, причём на латыни!
Молодец Скнар!
Не всякий преп решится отчебучить такую лекцию. Без него я б и поныне думал, что если лекция, то обязательно туфта.
Стереотипы, они очень привязчивы.
А у Жомнира я на дому учился.
Как очередной рассказ переведу, приношу к нему домой и он его целый вечер драконит – тут не то, там не так.
Да я и без него чувствовал, что фраза «лорд впав на рейки» – не то; но почему? И как по другому сказать?
– А то вже твоя справа. Шукай.
– Может так: «лорд жвакнувся на рельси»?
– Нi! Це вже перебор.
Угодить ему невозможно, всегда найдёт к чему придраться.
И потому работа с Жомниром стала хорошей школой не сдаваться.
После тисков украинской «мови» тянуло расслабиться. Я попросил у Жоры Ильченко одну из книг, что он прикупил в Индии и начал переводить её на русский.
Не толстая такая книжица, страниц на двести; автор Питер Бенчли, писатель в третьем поколении, то есть и дед, и папа занимались тем же ремеслом.
Название – «Челюсти», про акулу-людоедку.
Профессиональный винегрет, всего понемногу – откушенные конечности, любовная линия, шериф, мафия проездом.
Правда, заключительная сцена гибели акулы без зазрения совести списана из «Моби Дика», но кто теперь читает Мелвилла?
Я исписал несколько общих тетрадок. Закончил зимой в Конотопе.
Значит это была ночь с субботы на воскресенье, или зимние каникулы.
Часы на стене кухни показывали далеко заполночь, последнюю точку я намалевал на полстраницы – хотел извести пасту в ручке, но она так и не кончилась.
Я выключил свет и лёг на диване в гостиной. За двумя большими окнами стояла какая-то белесая ночь, наверное, снег отсвечивал. И мне казалось, что она, эта ночь, как-то аж налегла на стёкла окон, вот-вот вломится.
Пришлось поскорее заснуть – никогда не любил ужастики.
А тетрадки те моя сестра Наташа потом дала кому-то почитать и они бесследно ушли по рукам.
Всё это хорошо, но когда же о главном?
Ира.
Мои отношения с ней в тот период можно передать одним словом – м'yка.
Если хорошенько поднапрячься, то можно и пару слов подобрать – м'yка мученическая.
Начать с того, что возобновление с ней отношений в Нежине оказалось непростым делом.
Зачем возобновлять?
Так ведь я ж был влюблён!
С первого взгляда на той тропе через мокрые стебли кукурузы.
И не следует
забывать, что по своей натуре я – однолюб. Раз уж влюбился, то разлюбливать, перелюбливать – не по мне.Недаром из крылатых выражений отец мой чаще всего повторял, что моя лень-матушка раньше меня родилась.
К тому же, Нежин подтвердил правильность моей влюблённости – при всей многоликости, многоногости, многобёдрости, многогрудости выбора – ей не было равных.
Начиная с одежды – в эпоху дефицита она умудрялась выглядеть по-европейски, как в фильмах итало-франко-германского производства.
Переходя к белью – я в жизни ещё не видел столь утончённо женского белья.
Обращаясь к самому важному – к телу.
Такие тела как у неё я видел только в ванной на Объекте, сидя рядом с огнём пылающим в титане, когда рассматривал изваяния богинь, дриад и нимф Эллады на чёрно-белых иллюстрациях в книге «Легенды и мифы Древней Греции».
А вот походка у неё современно немецкая – размашисто широкий шаг, решительный взмах рук.
Круглое лицо, высокие скулы, нос с крохотной горбинкой, широкие, но не вывернутые губы, правильный подбородок; волосы – идеальной длины, причёска – моей излюбленной формы.
Я любил смотреть как она приближается своим решительным шагом по улице ведущей к Старому корпусу, а в далёком круге её лица из нерезких, как на полной луне, разводов начинают проступать черты Иры.
Но это не сразу.
Поначалу она верила зловещим предсказаниям Оли.
И даже Вера, которая так рьяно готовила нам ложе в Большевике для плотских утех и пролития потоков сладострастья, неопределённо пожимала плечами – про него такое рассказывают!
Так что первые наши встречи в Нежине не слишком обнадёживали и у меня даже закралось сомнение, что случившееся в Большевике не более, чем «колхозный» роман, в котором дочь преподавательницы попросту использовала меня.
Спустя какое-то время ко мне в общагу пришла Аня, однокурсница Иры, и сказала, что та ждёт меня в их комнате филфаковского общежития на площади.
Кляня себя за мягкотелость и всякое отсутствие мужской гордости, я отправился туда.
Ира лежала на одной из коек, почему-то без кофты, но в, как всегда, красивом женском белье. Девушки тактично оставили нас одних.
Я присел на койку рядом с ней, стараясь не подавать вида насколько пленён красотой её торса и странно бледного лица.
Она сказала, что у неё была беременность и молодой хирург-гинеколог сделал ей аборт на дому под наркозом.
Аборт под наркозом? На дому? Молодой?
( … некоторые мысли лучше не начинать думать, а если уж начал, то, по крайней мере, не додумывать до конца…)
К моей любви добавились чувства вины и сострадания. Я ничего не мог с собой поделать, обнял её за плечи и, приподняв с подушки, прижал к себе.
– Я люблю тебя, Ира. Всегда знай, что я тебя люблю.
( … и вот опять я упираюсь в несвоевременность своего рождения. Веду себя как древний грек, во времена которых именно женщины отвечали за контроль рождаемости. Притирания там всякие, амулеты.