… а, так вот и текём тут себе, да …

Это из-за того, что когда чей-нибудь фонарь горит, я свой выключаю. Даже не знаю зачем; всё равно ж после смены Люда его на зарядку поставит.

От фонаря чёрный провод уходит в брезентовую сумочку с лямкой, чтоб носить на плече. В сумочке аккумуляторная коробка фонаря и на ней цифра 16. Это – мой.

В заброшенных штольнях я его включал и один раз в его свете увидел неземную красоту.

Даже не понял что это оно такое белое сверкает под кровлей.

Описать не берусь – чисто белая, клочкасто-лапчатая инопланетная структура, или из глубин океана, куда батискафы не доныривают, и в ней, типа, мелкие бриллианты под лучами фонаря переливаются.

Красиво, аж жуть берёт.

А у меня в руке топор для проверки площаков на гнилость. Я топором сверху махнул и белое на пол упало.

Смотрю – а вместо красоты большой плевок.

Тут только догадался – это плесень была.

Потом ещё такие же гирлянды попадались, но уже только коричневые – в наказание, что красоту убил.

Потом Чарлик вернулся из отпуска и на шахту поступил Вася. Он стал крепильщиком, а меня перевели в помощники машиниста камнерезной машины.

Ну, тут не так романтично и шума намного больше, а нос и рот надо завязывать от пыли. Зато – ба! – знакомые всё лица! Лом, лопата и кувалда.

Но всё это на первый взгляд непосвящённого.

Что же на самом деле производила шахта «Дофиновка» под негласным началом Самого Главного, он же Яковлевич?

Да, разное. Кому что.

Инженера шахты Пугачёва, с его пирамидально правильным носом, который появлялся внизу раз в месяц, а наверху и того меньше, интересовало только золото. Вернее золотой песок.

Прицыкнет клыком в золотой коронке и у машиниста негромко спрашивает:

– Что, есть песочек сегодня?

После этого я начал в конце каждой смены вытряхивать песок из карманов робы – меня на золото не купишь! Тем более, что не знаю как превращать песок в презренный металл.

Толик со второй машины, когда увидел от чего я избавляюсь, очень удивился.

Но из него там точно золото изготовляли, а потом под видом алюминиевых отливок штабелевали в бурьяне рядом с общежитием.

Точь-в-точь как слитки банковского золотого запаса, только алюминиевого цвета, для маскировки, конечно же.

Мастер мне почти прямым текстом об этом и сказал, когда мы с ним проходили мимо:

– Такая ценность, а никто не догадается поднять. Валяются тут.

А откуда и зачем на шахте по добыче камня алюминиевые слитки?

Что до кубиков, то это были души.

Пятая машина, где машинистом Гитлер, он же Адольф – ну, так его все звали – производила души людей.

Ваня, с первой, всё обижался, что в котловане, когда вытащат наверх его вагонки, то много кубика бракуют, а от Адольфа проходит всё подряд, хотя чуть ли не половина вывезенного на-гор'a с пятой машины – полный «бут».

Но, если вдуматься, так оно и есть – многие человеческие души с изъянами бывают.

И что парадоксально, его тёзка – Гитлер – столько душ загубил, а этот их тут штампует, пусть и с большим процентом брака, да ещё над Ваней посмеивается.

Для кого пилят души остальными машинами я могу только догадываться.

Архангелам? Демонам? Титанам?

Именно это больше всего меня и удручало – моё невежество.

Да, я чувствовал свою избранность, но оставался до слёз безграмотным избранным. Продвижение к пониманию шло наощупь, по наитию.

Иногда случались озарения, как в том случае, когда после смены я поехал на грузовике в Новую Дофиновку за съестным на завтрашний обед.

В кузове среди остальных находилась пожилая работница шахты с косынкой на голове. Грузовик как раз отъезжал от общежития и тут в дверях показалась бессарабка с ребёнком на руках.

– Ой, какая деточка-красавичка!– произнося эти слова, пожилая женщина в кузове распустила косынку у себя на голове и снова её завязала, но как-то уже по иному.

Домой я вернулся через поля вдоль лесополосы.

Я зашёл в свою комнату, но отдыхать не получалось – годовалая девочка бессарабской семьи захлёбывалась визжащим криком, а её мать, не зная как унять ребёнка, носила её по коридору – из конца в конец, качала на руках, приговаривала «а-а-'a!», но ничего не помогало.

Я плохо переношу детский плач, но общежитие не электричка, где можно перейти в другой вагон.

И вдруг мне вспомнилась как попутчица по кузову перевязала свою косынку на другой манер, нахваливая этого, тогда ещё молчавшего ребёнка.

Я вышел в коридор и молча, но упорно глядя на мать, вынул платок из кармана, расправил его и снова сложил, но уже на другую сторону, после чего вышел к колодцу.

Когда я вернулся, женщина стояла в коридоре и с благодарностью смотрела на меня; девочка у неё на руках была совершенно спокойна – на голове у неё появилась косынка завязанная узелком на лбу.

Бинго!

Но случались и осечки.

Петух, гулявший рядом с общежитием, не понял моих благих намерений и презрительно отвернулся от предложенных ему крупинок синьки, которую кто-то забыл на лавке перед входом.

Предложенная добавка к рациону птицы основывалась на добрых побуждениях и свежеприобретённом опыте – в тот день открылось мне, что сочетание синего и чёрного есть знаком силы: петуха с чёрным оперением синька сделала бы сверх-петухом.

А в том, что меня, как избранного, оберегают, я убедился, когда ко мне подкрадывался, явно не с лучшими намерениями, стеклянноглазый.

Есть три разновидности стеклянноглазых.

Те, у кого стеклянность сочетается с ярко выраженной прозрачностью – безвредны.

Они, конечно, одержимы, но используются всего лишь как орудия для получения информации – что тут и как – не более того.

Куда течёт эта инф'a, кто получатель?

Когдатошние жители Олимпа в своих нынешних оболочках.

Вторые, у которых муть в стекле, работают сами на себя – ищут где бы «кровцы испить», или как-то иначе подзарядиться из тебя.