… а, так вот и текём тут себе, да …

Я спускаюсь вниз – к барьеру раздевалки, где женщина с одесским выговором отдаёт мне пиджак, который тот старичок принёс ей из туалета.

– А ведь полные карманы были…– с укором говорит мне она.

Я подымаюсь наверх заплатить за суп из перламутра.

Это как в той настольной игре, когда подымаешься всё выше и выше по извилистой дорожке из цифр, а потом стремительно скатываешься в трубу прочерченную до самого низа.

Я выкатываюсь на улицу из ресторана «Братислава», где сознательно оставил в туалете свой пиджак, потому что в нём документы и деньги, а я вступал и был принят в новый сверкающий мир, где деньги и документы ни к чему.

По пути на автостанцию я замечаю длинную прореху у себя на брюках. На бедре. От правого кармана. И дальше уже иду прикрывая её пиджаком с пустыми карманами – без даров от нового мира, которые не сумел сохранить.

В автоматической камере хранения моих вещей не оказалось.

На последний рубль я покупаю билет до Южного и вместе с копейками сдачи прячу в задний карман.

Автобус битком; пассажиры стоят в проходе. Моя соседка по сиденью, неслышно вздыхая, трёт несводимое пятно на своей юбке.

Я знаю, что её запятнанность – моя вина, как и то, что душный автобус останавливается у каждого светофора – на каждом горит красный.

Потом он долго стоит на перекопанной траншеями улице, пропуская нескончаемую дружину недовольных пионеров, что плетутся в пыли вдоль земляных куч.

Моя вина – испорчен праздник.

На остановках за городом пассажиры мало-помалу покидают автобус; я тоже выхожу на предпоследней – неправильно явиться в Южный с такой прорехой, как раненый копьём в ногу Спартак.

На окраине посёлка я уважительно здороваюсь с пацаном лет двенадцати и прошу иголку с ниткой.

Он понимающе отводит меня в укромный бурьян позади забора из крупных каменных кубиков с широкими швами раствора кладки, уходит и возвращается с другом, у которого есть игла на длинной чёрной нитке.

Пацаны садятся на забор спиной ко мне, я снимаю брюки и начинаю зашивать лопнувший шов.

По ту сторону забора визжат колёса, грохочут моторы машин по непростым дорогам нескончаемой вселенской битвы.

Пацаны сидят, как будто вовсе не при чём и это не за их спиною, в бурьянах, член РВС штопает рану на бедре.

С благодарностью возвращаю им иглу с ниткой.

Оставшись один, я достаю «Беломор», закуриваю, и целиком вгоняю остаток обгоревшей спички в землю.

Как она взвыла!

Истошно отчаянным голосом – та пегая корова под деревом неподалёку.

Да не знал же я, что всё настолько тесно связано!

И я пошёл сквозь плотные заросли ивняка, над которым зависла в вышине большущая, как аист, птица в сопровожденьи неподвижного эскорта из птиц поменьше.

Так вот он – главный.

Бог ты или дьявол мне уж не понять, всё чересчур смешалось, слишком сплелось и спуталось в этом мире.

И – вот он я, и у меня нет ничего, лишь документы, блокнотик, ручка и платочек с корабликом. Давай же заключать договор, ведь, кажется, так положено?

Я вынимаю ручку и автобусный билет.

Как составлять подобный договор мне не известно, поэтому я просто ставлю подпись пониже ряда цифр выбитых кассовым аппаратом автостанции.

Ручку кладу в карман, а билет на листья гибкой ивовой развилки.

Я оборачиваюсь спиною к договору – играем по-честному, без подглядки.

Резкий порыв ветра взвихрил кусты, но когда я обернулся билет оставался всё на той же развилке, только был перевёрнут на обратную – чистую сторону.

Так вот какая у тебя подпись? Чётко – такую не подделать!

Я вышел из ивняка к высокому кирпичному корпусу, похожему на центральный склад завода КПВРЗ, и начал спрашивать где тут отдел кадров.

Мне сказали, что всё уже закрыто, но после второй смены пойдёт автобус в город, надо подождать. Я долго ждал, потом долго ехал сквозь ночь маленьким автобусом ПАЗ.

Попутчики, по двое-трое, покидали салон на тускло освещённых улицах, пока водитель не сказал, чтобы и я сошёл на углу большой пустынной площади.

Впереди мерцали фонари неширокой улицы и я пошёл вдоль заборов, потом свернул влево. На следующем раздорожьи я снова выбрал левый поворот.

У себя за спиной я услышал цоканье когтей по асфальту. Судя по звуку, это была очень большая собака, но я совсем не боялся и не оглядывался, а просто шёл дальше.

Впереди открылась та же самая площадь и, не доходя до неё метров двадцать, я остановился.

Да, точно – здесь мой пост.

Жёлтый свет истекал от фонарного столба, но я стоял так, чтобы он не доставал мне до ног.

От тёмной пятиэтажки слева через дорогу, крадучись, перебежала кошка во двор одноэтажного дома и там радостно забряцал цепью пёс, к которому явилась на свидание кошка.

Порой перепадает и рабам.

Ночь шла, а я недвижно стоял, делая вид, что не при чём и не имею отношения к этому скрежету за чертой горизонта, где стопорилось движение вселенского механизма из-за моей промашки.

Когда сзади подъехал самосвал, я не уступил дорогу, а лишь вскинул вверх правую руку – ведь это мой пост.

У сидящих в кабине не было голов, непроглядно чёрная тьма отрезала их им по плечи освещённые фонарём со столба.

Спустившийся из кабинки водитель оказался с головой и даже в кепке. Он бережно отвёл меня в сторону.

Я не оказывал сопротивления.

Самосвал уехал, увозя второго с аспидно-чёрной тьмой на плечах.

На дороге прочертились чёрным следы его покрышек. Так оставлять нельзя, по этим указующим знакам последует тьма.

Я принялся затирать следы подошвами своих туфлей.

Надолго ли их хватит?

Подымался ветер, от площади прибежала потереться мне об ногу распахнутая газета.

Я различил заголовок «Гробница князя». Долго же ты добиралась.

Она прощально шелестнула и поскользила дальше по асфальту.

Небо стало сереть. Усталая, но довольная кошка осторожно вернулась через дорогу к пятиэтажке продолжать свою великосветскую барскую жизнь в благородном сословии; вслед ей раздавался скулёж отчаянья и умоляющее звяканье цепи.