А у нас во дворе

– Тоша, пойдём домой, ну их всех. У нас ещё осталось шампанское.

И впрямь, чего стоять, дразнить Логинова. С него станется Славке вломить и мне вклеить по первое число. За нарушение норм морали в общественном месте. Сам при этом все нормы давно нарушил. Песталоцци, блин.

– Пойдём, - согласилась я. Мне вдруг стало легко и свободно, точно с плеч свалился немалый груз. Сказала Логинову нежно:

– Спасибо, что поздравил с днём рождения, Логинов. Твоё доброе слово в сердце сберегу, никогда не забуду.

Он побледнел. Ага, испугался. Пальцы, сжимающие гитарный гриф, побелели, - так он его стиснул. Уже все поднялись к нему, заполнили площадку. Но он по-прежнему видел только меня, а я смотрела только на него. Тишина стояла гробовая.

Славка, в полной мере насладившись драматической сценой, потянул меня домой. Мы двинулись с ним в пальто нараспашку, как в ноябре Логинов с Танечкой - эдакая маленькая убогая на них пародия, - взявшись за руки, слегка помятые. У меня ещё и блузка была частично расстёгнута, край бюстгальтера - для всеобщего обозрения.

Показалось, нас с Ворониным отделила от остальных незримая стена. Никакие эмоции сквозь неё не проникали. Во всяком случае, в нашу сторону.

– Юродивус вульгарис!
– охарактеризовала нас Лаврова, щегольнув псевдолатынью в расчёте на неграмотность остальных. Никто не отозвался. С похоронными лицами молча пропускали нас мимо.

На третьей ступеньке я обернулась - в последний раз посмотреть на Логинова. Ведь невольно сожгла сейчас за собой единственный хлипкий мостик, ещё кое-как соединявший нас. Ненависть в глазах Серёжки сменилась отчаянием, и оно хлынуло на меня вселенским потопом, сметая внутренние преграды в моей душе. Его глаза кричали мне о чём-то. О чём? Не расслышать.

Почему люди не могут понять друг друга? Может, они говорят на разных языках?

На следующий день меня на улице подловил Шурик. Нарочно караулил? Чудик. Зима - не лучшее время года для ожидания на свежем воздухе. Даже если погода замечательная.

Погода и впрямь была замечательной, мягкой. С неба тихо падали снежные хлопья. Тишина разливалась в пространстве, успокаивая душу. Деревья, кусты закутались в белые шали. Взрослые неторопливо везли на санках детей. Парочки медленно брели, наслаждаясь подступающим чудесным вечером. Почти сказка. Скоро должны были зажечься фонари. Зимой темнеет до обидного рано.

Я столкнулась с Родионовым, выйдя к булочной на редкий теперь телефонный тренинг. Мой великий хмель уже прошёл, поэтому было стыдно смотреть Шурке в глаза - такие честные и чистые.

– Антош, - он почти сразу перешёл на пониженный тон, - что ты делаешь?

Мы стояли у телефонной будки. Рядом никаких претендующих на таксофон не наблюдалось. Я отчаянно жалела утекающее впустую время. Планировала отзвониться Воронину, попросить, чтоб не беспокоил несколько дней, мне прочухаться надо.

– А что я делаю?

– Зачем тебе понадобился этот пижон?

Э, вот он о чём. Вчера, верно, лично наблюдал мои выкрутасы. Я его не заметила. Впрочем, не удивительно. Одного Серёжку видела, остальные не интересовали.

– Пижон? Славка?

– ответила вопросом на вопрос. Подставила щёку ласковым прикосновениям снежинок: мур-р-р. Шурик кивнул. Он стоял без шапки. Снежинки ложились на его рыжеватую проволочную шевелюру причудливым рисунком.

– Он мой самый старый и самый преданый друг

– С друзьями не лижутся, - сурово опроверг Родионов.

– Много ты знаешь, - я покраснела, вспоминать прошедший вечер стыдилась.
– Может, я с горя, что вы ко мне на день рождения не пришли? Или... Предположим, я его трофей.

– Это как?
– потребовал объяснения Шурик.

– Молча, - огрызнулась я.

– Трофеи, чтоб ты знала, обычно в бою добываются, - Родионов неприязненно усмехнулся. Мимо нас в будку проскочил жаждущий телефонного общения дядька лет сорока. Я с сожалением посмотрела в его широкую спину.

– Правильно, - подтвердила легкомысленно.
– Славка добыл меня в честном бою.

Шурик, как бы в изнеможении от моей тупизны, закатил глаза.

– Мама дорогая! Ты себя слышишь?! Такую пургу несёшь, будто до сих пор под градусом.

– Чего это пургу?
– обиделась я. Всё утро, после того, как проспалась, искала обоснование для собственного дикого поведения, выбирала варианты покрасивее.

– О каком бое ты лепечешь? Никто за тебя не дрался. Даже не думал, - рассердился Родионов. Я равнодушно пожала плечами.

– Тогда не понимаю претензий, если никто с Ворониным конкурировать не собирался. Кому какое дело с кем я по подъездам обжимаюсь?

– Многим, - неконкретно ответил Шурик.

– Кому конкретно, Шура?
– возмутилась я постановкой проблемы.

– Нам дело есть...
– Родионов сначала замялся, потом нашёлся, терпеливо перечислил, - Мне, Генычу, Лёне. Мы всё-таки твои друзья, переживаем за тебя. Вчера перед всем двором стыдно было.

Нет, реально, и мне было стыдно за прошедший вечер, за собственную не то распущенность, не то дурость. Однако из этого не следовал автоматический вывод, что я должна публично каяться или обсуждать личные неурядицы с друзьями по их инициативе.

– Мне кажется, я имею право сама выбирать, с кем, когда и чем заниматься, - изложила свою позицию по возможности мягко, опасаясь от глупого Шуркиного наезда завестись с четверть оборота. Смотрела в сторону, на падающий снег, на детей в санках. Вот бы опять в детство. Не хотела ссориться с Шуриком из-за ерунды.

– Но не так, как вчера, - твёрдо и непреклонно заявил Шурик.
– Паршивый ты вчера спектакль устроила.

– Я? Спектакль?- протест, вопреки доводам рассудка, родился потихонечку, начал расти и шириться. Они считают, я нарочно выкаблучивалась? Торопилась расшатать их моральные устои? Или на зло кому-нибудь... срежиссировала бесстыдное шоу. Не дождутся. На зло никогда ничего не делала, не делаю, и делать не собираюсь.
– Спешу тебя огорчить, Шура. На зрителей мы с Ворониным никак не рассчитывали. Публика нам только кайф обломала.