А. Блок. Его предшественники и современники

9 мая 1909)

«Путешественник» здесь перевоплощается не в персонаж истории, не в

возможного на этом же месте человека прошлого, как, скажем, можно было бы

толковать сюжет стихотворения «Окна ложные на небе черном…», но в

персонаж, уже изображенный, претворенный культурой в мифологического

героя, участвовавшего в сюжете культуры — живописи, скажем. В

произведении получается как бы несколько пластов: мифологический герой,

отражавший некие черты жизни, уже в мифе получал исторически

определенное обобщение, идейную обработку Далее миф использовался

культурой другой эпохи, итальянским Возрождением. Наконец, есть третье,

сегодняшнее его восприятие: современным человеком, который, как пояснял

Блок в прозе, принес с собой, в своем восприятии другую страну и другую

историю, Россию эпохи черной реакции после первой русской революции.

Необычайной смелостью отличается здесь художественный «ход» Блока:

«проходящее лицо», «путешественник» перевоплощается тут в героя того

жизненного сюжета, который находится в «начале начал», переходит в

«жизненное ядро», лежащее где-то еще за гранями даже самого мифа. Далее

следует, в порядке истории, сначала эпоха мифа, потом Ренессанс, потом

современность. Блок как бы крутит киноленту, зафиксировавшую все эти этапы

истории, с конца к началу, обратным ходом, самым простым и откровенным

образом отождествив лирическое «я» с мифологическим Иоканааном. Конечно,

дело тут совсем не в формальном «приеме», и в «начале начал» у самого Блока

лежит глубокая мысль. Все дело в том, что все этапы названы, а не спрятаны, не

замаскированы, и в том, что изображаемое дается как отражение вполне

реальной и жизненно переживаемой трагедии.

Получается так, что блоковское лирическое повествование — о высоком

смысле жизни, воспринимаемой как трагедия истории и трагедия

современности. Лирический персонаж берет на себя историческую

ответственность за все, совершающееся сегодня, поскольку в этом утверждает

его опыт истории. Блок «раскручивает» ступенчатый вал истории,

зафиксировавшей себя в культуре, для того, чтобы современность предстала как

этап истории. Ни о каком «легком челноке искусства» тут не может быть и речи:

все перевоплощения ведут к идее необходимости участия в современной

жизненной борьбе, к обоснованию подобного участия и к обоснованию всех

противоречий современности историческим прошлым, присутствующим в

современном человеке. Именно так довершается тема цикла «Венеция» в

стихотворении, датированном 26 августа 1909 г., — «Слабеет жизни гул

упорный…»:

Мать, что поют глухие струны?

Уж ты мечтаешь, может быть.

Меня от ветра, от лагуны

Священной шалью оградить?

Нет, все что есть, что было — живо!

Мечты, виденья, думы — прочь!

Волна возвратного прилива

Бросает в бархатную ночь!

Это значит, что история со всеми ее противоречиями, застывшая в

культуре, — не мертвый груз и не «легкий челнок», уносящий от жизни, но

нечто прямо относящееся к сегодняшнему существованию человека: все

перевоплощения были нужны для того, чтобы к исходной точке —

современности — вернуться обогащенным опытом истории.

В подобных перевоплощениях, трансформациях на протяжении

«путешествия» «Итальянских стихов» своеобразно раскрывается «проходящее

лицо», основной лирический персонаж. По происхождению своему он явно —

«рассословленный» трагический «бродяга», «бездомный шатун» стихов и

прозы Блока после первой русской революции. Но он очень изменился здесь —

ведь мы уже давно находимся в границах гениального третьего тома блоковской

лирики. В его восприятии мира несомненны отзвуки тех идей и настроений,

которые рисовались в письмах к Розанову: «проходящее лицо» явно опирается

во многом на демократические традиции старой русской культуры, и в этом

смысле он — «интеллигент» в специфическом толковании Блоком этого слова.

Он столь же явно обладает, как мы только что видели, и особым перспективным

взглядом на историю, искавшимся Блоком в ходе кризиса 1908 г., и тут в нем

проявляются черты «нового интеллигента», ищущего опор на новый,

надвигающийся этап истории и культуры. И очевидным образом в нем

присутствует трагизм человека переходной эпохи, человека старого мира, с

болью осознающего свои связи с этим старым миром и в то же время в

перспективе истории ищущего источников нового жизненного пафоса, нового

«лирического» (опять же в блоковском смысле) воодушевления Преломленные

в восприятии этого персонажа темы, сюжеты и идеи «Итальянских стихов» —

«это все о России». Основной духовной опорой в таком случае оказывается

идея связи прошлого и будущего, мысль о современности как их трагическом

перекрестке, историческая перспектива как мера в оценке современных людей и

событий В этом свете основной темой в целостном построении «Итальянских

стихов» окажется не культура, но история в более широком смысле (как ее

понимал Блок), исторически движущаяся жизнь, выражением которой является

сама культура. Так задается тема единого лирического повествования в

ключевом стихотворении всей композиции — «Равенна». В письме к матери

от 13 мая 1909 г. Блок писал, что он «… очень рад, что нас туда послал

Брюсов…», туда — это в Равенну, объясняется усе особый интерес к Равенне

тем, что здесь наиболее ясно виден «переход от Рима к Византии» (VIII, 284). А

в письме к самому Брюсову от 2 октября 1909 г., уже из Петербурга, Блок

добавлял, что стихи о Равенне «внушены не только Равенной, но и Вашей

поэзией» (VIII, 294), — и даже собирался посвятить это ключевое к