А. Блок. Его предшественники и современники

и вглубь изучает и осваивает заново свой век, исторически уже не

существующий, уже ушедший в прошлое. Здесь собираются воедино и вся

трезвость постижения Мандельштамом Блока, и все его иллюзии о старшем

поэте — иллюзии, порожденные не просто пристрастной жесткостью

современника, принадлежащего к иному литературному направлению, но поэта,

чье творчество вбирает из Блока только одну грань (хотя бы и чрезвычайно

существенную) и, отчасти развивая ее далее, в то же время не знает иных

граней, прочно связывающих старшего и величайшего поэта эпохи со своим

временем. Мандельштам не видит в Блоке трагедийных коллизий своей эпохи

прежде всего потому, что он не видит социально активного персонажа его

поэзии. Эта слепота, на первый взгляд просто непостижимая, связана с

определенными качествами ранней поэзии самого Мандельштама.

Для начального этапа поэзии Мандельштама характерно предметное,

конкретное воспроизведение поэтического объекта, решение поэтической темы

в своеобразно наглядных, зримых образах:

Медлительнее снежный улей,

Прозрачнее окна хрусталь,

И бирюзовая вуаль

Небрежно брошена на стуле.

(«Медлительнее снежный улей…», 1910)

В первой процитированной строфе, как и во всем этом стихотворении 1910 г.

(первые стихи в сборниках Мандельштама помечаются 1908 г.), каким бы

причудливо-изысканным ни было образное движение, несомненно рисуется

«натюрморт» или «интерьер», если выражаться словами, употребляемыми

обычно в применении к живописи, и сколь особенными бы ни были

поэтические выводы, они у Мандельштама всегда вытекают из особой

обработки предметно-чувственных явлений. Вместе с тем у Мандельштама

сама предметность никогда не носит самодовлеющего характера; в его стихе,

говоря грубо, «выставленные предметы» не выглядят «как в окне

комиссионки», они существуют не сами по себе, но в некоей абстрагирующей,

обобщающей поэтической перспективе. При этом подобная общая перспектива

не «пожирает» предметы, не превращает их в мнимости, фикции, волочащиеся

на поводу у абстрактного задания, как это получалось, скажем, у Андрея

Белого. Нет, «предметное» и «абстрактное» взаимопроникают,

взаимоопределяют друг друга, но в то же время каждая сторона поэтически

остается сама собой; особенно отчетливо это видно в маленьких, однострофных

стихах, которые у раннего Мандельштама демонстративно часты:

О небо, небо, ты мне будешь сниться!

183 Там же, с. 59.

Не может быть, чтоб ты совсем ослепло,

И день сгорел, как белая страница:

Немного дыма и немного пепла!

(«О небо, небо, ты мне будешь сниться!..», 1911)

Бледное («белое») небо сопоставлено здесь со страницей бумаги; далее все

оказывается вдвинутым в перспективу времени. Речь идет о мимолетности дня,

необратимости времени; конкретные детали не просто «символы», но и

наглядно видные «предметы»: небо к вечеру потускнело, как бы исчезло, но не

перестало быть реальностью, бумагу сожгли, но осталась кучка пепла; все эти

«реальности» имеют не просто служебное значение для демонстрации

определенного философского тезиса, но существуют и сами по себе.

Поэтический субъект не распоряжается всеми этими деталями, как было у того

же Белого, но, напротив, как бы сам подвластен им, сам становится частью этой

общей, заполненной «предметами» и в то же время предельно обобщенной,

абстрагированной перспективы.

Подобное соотношение индивидуально-конкретного и общего, как бы оно

ни было трансформировано по сравнению с Блоком, в то же время невозможно

без поэтической работы Блока. Наиболее существенным здесь является

взаимопроникновение этих «двух рядов», которого настойчиво добивался —

само собой разумеется, совсем на иных основах и с иными заданиями — на

протяжении многих лет Блок. Он добился того, что взаимопроникновение

индивидуально-конкретного и общего выступило в качестве основной, ведущей

поэтической линии в циклах «На поле Куликовом» и «Итальянские стихи», т. е.

достиг полностью такого поэтического эффекта вместе с нахождением нового

идейного качества — исторической перспективы. Мандельштам пользуется в

узкопоэтическом плане этим качеством как готовым, уже найденным — как

«ничейным» качеством. В перспективе движения русского стиха ясно, что он

опирается на Блока. Ранние стихи Мандельштама несколько похожи на стихи

Сологуба, в более поздних появляются элементы сходства с Брюсовым; но ни у

Сологуба, ни у Брюсова как раз нет этих свободных и органичных переходов и

взаимопроникновения рядов. У Сологуба, при некоторой традиционности

стиха, преобладающее значение все-таки имеет подчинение конкретности

философскому заданию. Сама конкретность как бы намеренно тушится или,

напротив, обыгрывается в ее «мрачных» гранях. У Брюсова другая

диспропорция: преобладают «нажимы» на эффектно подаваемую чувственную

конкретность. Но ни там ни тут нет достаточно органичных переходов,

взаимопроникновения. Блок ценит (иногда, может быть, даже переоценивает) и

того и другого поэта, но добивается сам как раз органических соотношений,

взаимопроникновения, и достигает его, — что связано с идейными качествами

его поэзии.

С этой точки зрения чрезвычайно примечателен рассказ Н. Павлович в ее

воспоминаниях о беседе с Блоком по поводу стихов Мандельштама и Блока:

«Осенью 20-го года в Петербург приехал поэт Мандельштам и читал в Союзе

поэтов свои стихи. (Одно из них было посвящено Венеции.) Через несколько