Абьюз

– Отпустить? С чего бы?..

– Ваши чувства, мягко говоря, не взаимны.

– Мой сын пришёлся тебе больше по вкусу?

Чёртовы рефлексы! И – чёртов темперамент!

Прежде, чем Линда осознала, что делает, (и во что ей это может вылиться) она отвесила Рэй пощёчину. Да так, что руку обожгло.

То, что произошло тогда в том проклятом бункере, то унижение, стыд, страх, боль – они никуда не ушли из её души. Но хуже всего было то, что…

Линда даже наедине с собой не хотела признавать того факта, что в подобных обстоятельствах она могла испытывать удовольствие. Она вытесняла это из памяти. Да она скорее добровольно прыгнула бы в кипяток, чем согласилась ещё раз увидеться с Ливианом Брэдли.

В её понимании полный кошмар выглядел именно таким, каким Рэй Кинг оставил в её памяти тот проклятый незабвенный вечер. И чёртов ублюдок знал об этом, будь он неладен.

– Чудовище! – она всё-таки сорвалась на крик.

Линда не была близка к истерике – истерика с ней уже случилась.

– Чего ещё ты хочешь от меня!? Ты отнял у меня всё! Всё!!! Отца, мать, сестру! Заставляешь меня предать единственного друга и выгодного работодателя, которому я, как профессионал высокого уровня, должна служить верно и честно. Ты осквернил мою душу, испоганил тело! Ты лишаешь меня покоя из-за страха за жизнь сестры! Но тебе мало и этого, да?! Кайфуешь от своей силы? Оттого, с каким расчётливым коварством каждый кирпичик моей жизни обращаешь в прах! Зачем?! Зачем тебе это? С какой целью ты выворачиваешь струны в моей душе, играя на нервах? Чего ради безжалостно бьёшь по всем больным точкам? Чего ты от меня хочешь?!

По каменному лицу её мучителя прочесть было ничего нельзя, лишь в глазах ходили какие-то тени. Глубоко-глубоко. Их видно, но что они означают – не понять.

Он одёрнул пиджак, стряхнув с него невидимые пылинки.

– Хочу полезной информации. И очень надеюсь, что дождусь

– Сволочь! – простонала Линда.

Рэй засмеялся и легкой, чуть ли не пританцовывающей походкой направился к двери.

– Всего доброго, маленькая адвокатесса. До встречи. Не скучай.

Когда дверь за ним тихо притворилась Линда съехала по стенке, сжимая виски руками.

Она была полностью опустошена, как будто её только что насухо выпил вампир.

Ужасно хотелось плакать. Только вот из сухих глаз не удалось выжать ни слезинки.

Глава 11. Сандра

Красота бывает разной. У неё тысячи оттенков выразительности. Прекрасен цветок и самоцветный камень; прекрасна берёзовая роща и надвигающийся грозовой фронт; прекрасен восход солнца и закат дня, вскипающая лава в жерле вулкана и мягко кружащийся золотой лист. Красота – это то, что придаёт нашей жизни краски, интерес и азарт. То, без чего жизнь теряет всякий смысл.

Кристалл-Холл красив и потому исполнен для меня особенного, тайного смысла. Он хорошо во всех отношениях. Я бы не хотела прислушиваться к тайному голосу, который, увы, не ошибается никогда, но этот голос упрямо твердил, что под этой красотой таится жирный-жирный червь; что он рано или поздно даст о себе знать.

За всё придётся платить. За любовь, дружбу, мимолётную улыбку, каплю дождя, стекающую по стеклу, ощущения мягкого меха под щекой. Мы живём в кредит до тридцати лет – так говорит отец, а потом платим. За всё, чем успели насладиться.

На отца иногда находило такое настроение: пофилософствовать, поговорить о смысле жизни. Он считал, что жизнь бессмысленна, и что на самом деле после смерти ада не будет. Что Земля и наша жизнь – это Ад им есть. И что нет никакого бога, потому что какой Творец обречёт своё создание на смерть?

Что может быть хуже, чем существование с мыслью, что в любой момент ты можешь потерять всё? Что мир сотрётся с твоих глаз и ничего не останется – даже сознания? В любой момент ты можешь потерять того, кого любишь, и ты не в силах это предотвратить?

Мой отец бессовестная, но умная мразь. Я с ним согласна на все сто: если существует во Вселенной ад, то мы живём в нём.

Не потому ли младенцы так истошно орут, появляясь в грязи, крови и боли? Их души помнят и знают правду: земля – это ад; место, куда все мы пришли искупать свои грехи. А если не искупим, то снова вернёмся и снова будем жить, гоняясь за мишурой, как кошка за хвостом – со всех сил и без всякого прока.

Единственное, что в мире имеет цену, единственное, что мы сможем унести отсюда – это наши чувства к другим людям, наши мысли и воспоминания. Но, по непонятной иронии, мы всю жизнь делаем всё возможное, чтобы как можно меньше привязываться, как можно меньше думать и так мало помнить.

Мы не сможем принести Богу ни доллара, ни яхт, ни машин, ни замков. Наши руки будут пустыми, если, конечно, у нас вообще останутся руки. Встав в Судный день на Весы Добра и Зла, мы назовём лишь имена тех, кого любили и имена тех, кто любил нас.

Бог есть любовь. Только любовь по-настоящему и имеет значение во всей этой бессмыслице.

Но любимых мы предаём первыми. Нам, зачастую, так и не удаётся постичь ничего, кроме еды да хлама. Мы называем реальностью существование, состоящее из длинной потребительской цепочки да глупой, пустой, как скорлупа, лишившаяся ореха, похоти.

Верю ли я во весь этот бред, который надумала, сидя на скамейке у грустного ангела, молитвенно сложившего руки под приторно-скорбным и в тоже время совершенно лишённым одухотворённости, каменным лицом?

Нет.

Как не верю я и в загробную жизнь. Хочу верить, что после смерти нас что-то ждёт и – не могу.

Для меня смерть страшна своей безысходностью. И её не миновать никому. Смерти не дашь взятки, с ней не договоришься, её не запугаешь. Она по-своему восхитительна, эта жуткая дама с белом.

Если так подумать, смерть куда честнее жизни. Если бы они были персонифицированы, и можно было бы выбирать, кому из двоих служить – я бы выбрала Смерть. За её жестокую честность. Она равно забирает богатых и бедных, глупых и умных, жестоких и добрых, лицемеров и праведников.

Смерть ни для кого не делает исключений.

Но смерть не персонифицирована. И не честна. Она просто есть и её не избежать. И нет никакой высшей справедливости, нет бессмертия души.

Очень страшно знать, что, когда умирает близкий человек, его больше нет нигде и ни в какой форме.

Ни дождём, ни голосом, ни голубем белым, ни чёрным вороном никто никуда не вернётся. Мы станем кучей копошащихся червей, когда покончим с этим Адом.

Не будет Горнего Призыва – ничего не будет. И это страшнее любого Дантовского Ада с его девятью кругами.

– По кому скорбим? – раздался над ухом знакомый ехидный голос.

Энджел? Ну что ж! Это было дело времени. Конечно, он должен был появиться.

Я подвинулась, уступая ему место на мраморной белой скамейке, на которой сидела. Тепло у правого плеча означало, что он сел. Меня обдало облачком дорогого парфюма. Не знаю, что за запах, но приятный, с лёгкой горечью.