Адмирал Империи – 35

— Я к тому веду, — продолжал великий князь с тревогой, смотрящий на тактическую карту и на приближение к нашей первой «линии» кораблей вражеского флота. — Что единственным правильным решением Птолемея и адмирала Дессе было бы поставить напротив авангарда врага такие же слаженные и подготовленные регулярные формирования Северного и Балтийского космофлотов, но этого нашими командующими сделано почему-то не было. Вместо регулярных имперских дивизий встречать первую волну атаки Самсонова будем именно мы с вами…

В голосе Михаила Александровича звучала плохо скрываемая горечь. Он понимал, что стратегическое решение командования ставит их эскадры под удар, заставляя принять на себя основной натиск врага. Великий князь перевел взгляд на лица своих соратников, пытаясь уловить их реакцию.

— Ну, во-первых, кто вам сказал, что наши новые дивизии слабей каких-то там «черноморцев»? — прыснул Никита Львович Трубецкой, и, обратившись к Козицыну, добавил: — Только без обид, Василий Иванович. Я знаю, что вы и ваши люди тоже принадлежите к Черноморскому флоту. Но, надеюсь, вы правильно меня поняли и не примете пренебрежительное отношение к «черноморцам», которые поддержали диктатора Самсонова, на свой счет.

Василий Иванович на мгновение прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Когда он заговорил, голос его звучал ровно и спокойно:

— Оставьте, вице-адмирал, — отмахнулся Василий Иванович. — Я понимаю, о чем вы, и не обижаюсь. Тем более что ко многим моим бывшим сослуживцам, что до сих пор поддерживают Ивана Федоровича Самсонова в его выходках, у меня тоже скопилось немало вопросов и претензий…

В тоне Козицына слышалась усталость человека, слишком много повидавшего на своем веку. Он давно перестал удивляться превратностям судьбы и человеческим слабостям. Но где-то в глубине души адмирал все еще надеялся, что разум и честь в конечном счете восторжествуют над амбициями и жаждой власти.

— Отлично, тогда я продолжу, — удовлетворенно кивнул князь Трубецкой, снова обращаясь с экрана к своему коллеге, великому князю Михаилу. — К примеру, мои экипажи выучкой и профессионализмом ничем не уступают командам Самсонова, а возможно, в каких-то моментах и превосходят их. К тому же у многих из нас в составе личных эскадр также находятся корабли из регулярных дивизий, которые составляют костяк всего подразделения и являются его основой и опорой в сражении. Разве у вас, князь, не так?

Никита Львович говорил с жаром, стараясь убедить не столько других, сколько самого себя. Ему отчаянно хотелось верить, что их силы способны дать достойный отпор врагу, несмотря на все недостатки и просчеты. Великий князь Михаил задумчиво кивнул, признавая справедливость слов Трубецкого. Да, в их эскадрах действительно было немало опытных, закаленных в боях кораблей и экипажей.

— Хорошо-хорошо, может с тем утверждением, что наши подразделения намного слабее, я и погорячился, — начал оправдываться Михаил Александрович, выслушав отповедь своего приятеля. Он нервно провел рукой по волосам, словно пытаясь привести в порядок не только прическу, но и собственные мысли. В глубине души князь понимал справедливость упреков, но тревога, снедавшая его изнутри, требовала выхода. — Но вы же не будете отрицать, что, находясь в первой «линии» построения, мы оказываемся в самом эпицентре сражения и по итогу понесем самые большие потери. Многие из вас, господа, уже участвовали в подобных крупных космических баталиях. Вспомните, что после каждой подобной битвы представляет собой авангард оборонительного построения? От него практически ничего не остается. То же самое ждет и наши с вами дивизии, если мы будем продолжать здесь стоять как бычки на убой, ожидая своей участи…

Михаил Александрович обвел взглядом лица собравшихся, ища в них понимание и поддержку. Но большинство адмиралов смотрели на него скептически, с плохо скрываемым неодобрением. Они слишком хорошо знали цену войны и не питали иллюзий относительно своей участи. Каждый из них давно смирился с мыслью, что в любой момент может погибнуть, исполняя свой долг. И уж конечно, никто не собирался бежать с поля боя, поддавшись малодушию и страху. Князь тяжело вздохнул, осознавая всю бесплодность своих попыток переубедить боевых товарищей. В конце концов, они все были здесь по собственной воле, движимые чувством чести и верности присяге.

— Адмирал Дессе — опытный космофлотоводец, и я уверен, что Павел Петрович будет вовремя ротировать подразделения во время боя, держа руку на пульсе, — веско произнес Козицын, глядя прямо в глаза Михаилу Александровичу. В его голосе звучала непоколебимая уверенность человека, не раз смотревшего в лицо смерти и научившегося принимать ее как неизбежность. — И как только какая-либо из наших дивизий понесет серьезные потери, адмирал заменит ее на свежее подразделение из резерва союзного космофлота. Это аксиома при ведении сражений. Так поступают всегда, и это не зависит от симпатий или антипатий к кому-либо из нас… От своевременной ротации в секторе боя зачастую зависит исход космической битвы, поэтому не стоит беспокоиться, господин Романов, и тем более подозревать столь уважаемых космофлотоводцев в неком злом против вас умысле…

Козицын говорил спокойно и размеренно, словно читал лекцию нерадивому студенту. Но за внешней невозмутимостью вице-адмирала скрывался острый ум стратега и богатый боевой опыт.

— Я согласен с Василием Ивановичем, — неожиданно подал голос вице-адмирал Илайя Джонс, чья русско-американская дивизия стояла четвертой рядом с дивизиями Трубецкого, Козицына и Романова в первой «линии» построения союзной эскадры. — Ваши опасения, Михаил Александрович, напрасны — никто не намеревается подставлять вашу дивизию под уничтожение. С каждой следующей волной атаки противника мы будем отходить в резерв, уступая место свежим подразделениям…

Великий князь вздохнул и обвел взглядом лица собравшихся. И где-то на границе сознания Михаила Александровича всплыли давно забытые слова старинной молитвы:

«Господи, дай мне мужество изменить то, что я могу изменить, терпение — принять то, что я изменить не могу, и мудрость — отличить одно от другого. Да будет на все воля Твоя, и да свершится предначертанное…»

С этой безмолвной молитвой на устах упавший духом великий князь обратил свой взор к голографической карте, где разворачивалась стратегическая диспозиция грядущего боя. Где серые и синие огоньки уже сходились в смертельном танце, прочерчивая светящиеся траектории на угольно-черном бархате космоса…

— К тому же нас так много, джентльмены, — Илайя кивнул на тактическую карту за своей спиной, где на голографическом изображении сейчас маневрировало и передвигалось в пространстве полтысячи кораблей союзников. — Что я даже рад оказаться в авангарде, в отличие от третьей «линии», корабли которой и вовсе не сумеют принять участия в данном сражении.

Джонс говорил с нескрываемым азартом, и в его голосе звучали нотки предвкушения грядущей битвы. Как истинный воин, он жаждал оказаться в самой гуще событий, там, где решались судьбы и вершилась история. И пусть даже это означало смертельный риск — разве не ради таких мгновений стоило жить и сражаться?

— Действительно, Михаил Александрович, не поднимайте панику, — отмахнулся Никита Львович Трубецкой, небрежным жестом поправляя иссиня-черный мундир с золотым шитьем. В каждом движении князя сквозила порывистость и лихость, словно в предвкушении грядущей схватки. — Нас в секторе так много, что я думаю, Самсонов даже не решится на атаку. Атаковать будем мы, и поверьте, корабли диктатора побегут после первого же нашего навала…

Трубецкой говорил с энергией и напором, в его словах звенела неколебимая вера в собственные силы и непоколебимая решимость. Казалось, сама мысль о поражении или отступлении была для него немыслима и кощунственна.