Адония

– Как?! Вы написали раннего Босха, здесь, в Плимуте, за два дня?!

– И за две ночи.

– О, Доминик! Вы знаете… Вы хотите узнать? Я влюблена в вас!

– Я так же! Узнайте и мою тайну: я так же, с первой минуты!

Соединив руки, они долго стояли, глядя друг другу в глаза. Молчали. Разговаривали только глазами. Наконец, опомнившись, Доминик произнёс:

– Я ведь до сих пор не знаю, как вас зовут! У вас должно быть необыкновенное имя!

– Самое заурядное. Моё имя – Адония.

– Это не имя, бесценная леди. Это музыка.

Память сердца

Поздно ночью далеко от порта на окраине города в дорогой таверне на втором этаже светилось окно. В маленькой комнате, возле распахнутых ставен, белел скатертью круглый стол. В центре его расположилось пространное круглое блюдо с жареной кофейно-смуглой индейкой. К нему приткнулось маленькое, с салатом, укропом и солью. На противоположных краях находились два столовых блюдца с уложенными с боков ножом и вилкой. На третьей, ближней к окну стороне темнела пузатая двухпинтовая бутылка с вином, а напротив неё горбился нарезанный хлеб. Возле стола высились спинки старинных тяжёлых стульев. За ними, ещё более высокие, стояли два канделябра с горящими в них свечами. На одном из стульев сидел Доминик.

– Вот теперь всё! – звонко произнесла Адония, выходя из дверей соседней комнаты.

Она принесла и поставила блюдце с округлым рядком сыра с одной стороны, и отображающим его точно таким же овалом из круглых долек лимона. Села на стул, но тут же привстала:

– Да нет же, ещё одно есть, последнее…

– Подожди! – остановил её Доминик. – Позволь мне!

Он встал и быстро прошёл в соседнюю комнату. Через мгновенье вернулся и, держа обеими руками, поставил перед Адонией высокий, сверкающий золотыми вкраплениями, хрустальный фужер.

– Это – тебе, – сказал он, вставая перед Адонией на колено. – Флорентийский хрусталь. Здравый смысл говорит, что купить нужно было бы пару, но тогда это не очень-то выглядело бы как подарок.

Адония взяла его лицо в ладони и, наклонившись, едва касаясь, поцеловала в уголок глаза.

– Теперь ты наберись на секунду терпения, – сияя улыбкой, произнесла она и, встав, порхнула к стоящей возле двери корзинке.

Вернувшись к столу, она присела возле всё ещё покоившегося на колене Доминика. Что-то прятала, заведя руку за спину.

– Теперь раскрой пошире глаза, – таинственно сказал она, – и верь им!

И, поведя рукой, предъявила изумлённому другу точно такой же хрустальный бокал.

– Одно из моих самых любимых занятий, – смеясь глазами, сказала она, – посещать антикварные лавки!

– В переулке, напротив восточной гавани, да?!

Тихонечко рассмеявшись, держась за руки, они встали, медленно разделились, потянувшись каждый к своему стулу.

– Скорее давай их наполним! – всплеснула руками Адония.

Доминик взял бутылку. С писком вылезла тугая толстая пробка. Взволнованным тенорком заклокотала, выбегая из длинного горлышка, тёмно-вишнёвая влага. Разлив вино, Доминик поднял на уровень глаз подаренный ему бокал, поцеловал его стенку и медленно пригубил. Адония, тем же прочувствованным жестом новоявленного ритуала приблизила свой бокал, поцеловала его кромку и, пристально глядя Доминику в глаза, отпила глоток. Долгую, волшебную, сладостную минуту они смотрели друг на друга сквозь оживлённые светом свечей вытянутые вертикально цилиндры рубинов.

– Ты расплываешься, – вглядываясь в свой рубин, прошептала Адония, – но я вижу тебя ясней и отчётливей, нежели в свете обычного дня.

– И я вижу тебя, и узнаю! – ответно прошептал Доминик.

– Как же это ты узнаёшь? Ведь ты меня раньше не видел!

– Ты разве не помнишь, – вполголоса промолвил Доминик, опуская бокал. – Мы знали друг друга прежде. Ещё до того, как родились на этой земле.

– Да! – потрясённо прошептала Адония, и глаза её вдруг наполнились блеснувшими в свечном свете слезами. – Как я могла забыть? Я уже сидела вот так, напротив тебя, и лицо у тебя было точно такое!

– Вокруг был сад, волшебный, прекрасный!

– Над нашими головами разговаривали ветви деревьев!

– По утрам, когда вставало многоцветное солнце, мы шли, – нет, мы летели смотреть…

– На белого буйвола!

– Да, конечно! И мы приветствовали их, – и белого буйвола, и янтарного льва… А третий? Ты помнишь, кто был там третий?

– Сверкающий синий орёл! – потрясённо прошептала Адония.

– Да, орёл.

– Расскажи, расскажи, расскажи! – простонала Адония, – что это было? Когда это было?

– Мы сговорились встретиться здесь, на земных дорогах. Но раз за разом наши пути расходились. Ты помнишь, как бесконечно давно мы покинули наш волшебный сад?

– Тысячу лет!

– Тысячу лет.

– Я всё это время искала тебя!

– А я, о как я ждал этой встречи! Я знал, что вернуться мы сможем – лишь встретившись здесь.

– Но скажи, зачем ты ушёл?

– Был дальний Зов, который томил меня возможностью увидеть земной мир. Я мечтал стать художником и рисовать добрые лица людей, милейшие лики животных, прекрасные, гордо взлетающие к небу замки. Море, деревья, цветы.

– Карету, кота, молочницу, трубочиста!

– Стайку пушисто-жёлтых цыплят, грозовое облачко, пьяненького купца!

– Паруса кораблей! Тележное колесо! Одинокую чайку!

– И скрип этого колеса, и крик этой чайки!

Адония, положив руки на край столешницы, чуть наклонилась вперёд и проговорила:

– Я знаю, чего тебе хочется сейчас больше всего!

– В самом деле? – изумлённо и тихо проговорил Доминик.

– Да. И хочу тебя попросить: пусть это будет уголёк и охра. Как на первом твоём увиденном мною рисунке!

Спустя пять минут Доминик, придерживая снизу знакомую ей дощечку, постукивая и скрипя углем, покрывал картон стремительными штрихами. Адония сидела, позируя, какое-то время, потом быстро встала, сказав «я сейчас!», принесла лист, перо и чернила. И почти час сидела, покусывая губы, и время от времени торопливо покрывала лист беглыми, чёрными, влажными строчками.

Пролетел этот час.

– Я почти закончил, – одарив Адонию сияющим взглядом, сообщил Доминик.

– Я тоже – почти! Вот послушай!