Адония

– Смерти!! Смерти!! – вдруг закричал Иероним. – Как мне убить себя?! Как здесь возможно обрести смерть?!

– Поздно, – миролюбиво произнёс, разъяв мокрые губы, Амрак. – Ты сам попросил бессмертия. Помнишь, там, в Массаре, когда ты сидел на залитой свежей кровью плахе, между двумя воткнутыми в неё топорами? Согласись, их рукояти были весьма удобны в качестве подлокотников.

– Смерти! – всхлипнул Иероним.

В эту секунду вдруг раздался гул – там, на другом краю пропасти, за стеной дыма. Гул, как если бы кто-то дважды ударил в подземный невидимый колокол.

– Что это? – прохрипел, уставившись на Амрака мутными от боли глазами, Иероним. – Что ещё мне уготовлено здесь?

– Здесь – уже почти ничего, – шумно вздохнув, сказал Амрак. – Мы с тобой скоро отправимся вниз. А здесь лишь решается – насколько глубоко вниз.

– Кем решается? – побелевшими, лишёнными кожи губами прошептал Люпус.

– Киносаргами, – вдруг послышался во все стороны раскатившийся над плато гулкий голос.

Амрак, услыхав его первые звуки, вздрогнул и застонал.

– Уходи! – в бессильной ярости проревел он. – Ты ни в чём здесь не властен!

– Не соглашаюсь, – ответил голос.

Затем в небе, заслонив лиловое солнце, вспух огненный шар. Он стремительно опускался, и, когда коснулся поверхности плато, внутри шара обозначилась высокая человеческая фигура. Затем огонь, в последний раз вспыхнув, истаял, и на краю обрыва, по другую сторону от Иеронима, остался стоять человек.

– Я… – Люпус вдруг на миг ощутил блаженную, тихую, земную прохладу тенистого леса, – … знаю тебя!

– Не мудрено, – очень серьёзно, без тени улыбки, произнёс человек. – И я тебя знаю.

Пришелец

На нём был длинный, до пят, серый плащ. На голове – остроконечный шелом, от нижнего края которого, закрывая плечи, опускалась кольчатая барма. Медленно отведя руку, человек откинул полу плаща, открыв взгляду Люпуса висящий на поясе длинный меч в ножнах.

– Ты пришёл отомстить, Глем? – хрипло произнёс Люпус. – Ну что ж. Хоть это, по крайней мере, будет справедливым.

– Нет, – сказал бывший массарский узник. – Я пришёл помочь тебе. Разве не видишь, как корчится от злости Амрак?

– Уж не вознамерился ли ты спасти меня?! – не глядя на глухо зарычавшего Амрака, горестно воскликнул Иероним. – Недавно ко мне приходил уже добровольный спаситель. Он привёл меня сюда, к пропасти. Потом из пропасти вылетел этот мой господин, который, как я ожидал, станет настоящим спасителем. Но он оказался моим палачом! Теперь ещё ты?!

– Нет, – невесомым движением потянув меч из ножен, отрицательно повёл головой Глем. – Спасти тебя уже не может никто и ничто. Закон кармы неодолим и безжалостен. Всё, что я в силах сделать – это показать тебе Киносаргов.

А за стеной дыма, на другой стороне пропасти, там, откуда долетел двойной удар колокола, вдруг раздался новый звук. Это был вполне мирный звук, в том смысле, что он не нёс в себе явной угрозы, но Люпус почему-то оцепенел. Звук был таким, как если бы в пустую железную бочку бросили небольшой круглый камешек. Спустя миг звук повторился, и ещё спустя миг, и ещё.

– Началось! – злорадно прохрипел, воздевая вверх крылья, Амрак.

– Началось, – согласился с ним Глем и, широко отведя руку с блеснувшим в ней длинным мечом, рассёк этим мечом воздух над пропастью.

Разлетелась в две стороны дымовая стена, как если бы по туго натянутому полотну шёлка провели острой бритвой. И в тот же миг стала отчётливо видимой противоположная сторона разделённого пропастью терракотового плато. Люпус, широко раскрыв глаза, приложил руку к лишённой кожи груди и часто, прерывисто задышал. Отделённые от него багровым провалом, на спёкшейся жёлтой поверхности, лицами друг к другу сидели два существа. Огромные. В самое небо упирались их острые уши. И туловища, и лапы, и лица их (всё-таки больше лица, нежели морды!) отчётливо напоминали собачьи. Огромные антрацитовые глаза светились неземной мудростью. Одна передняя лапа каждого существа опиралась о камни, вторая была приподнята: в ней висела на трёх тонких цепях чаша весов. У одного существа – белая, у второго – чёрная. А между тёмными глыбами тел преисподних сторожевых псов, в узком просвете, оставленном чашами, размеренно и бесстрастно двигалась вереница людей. Вот ещё один сделал шаг, поднял руку и бросил в чёрную чашу вспыхнувший на миг, словно искра, небольшой круглый камень. Тотчас повторился гулкий звук исполинской металлической бочки.

– Я знаю его! – горестно прошептал Люпус, всматриваясь в лицо крошечного по сравнению с Киносаргами человека. – Это Йорге, массарский башмачник! А за ним идёт владелец водяной мельницы…

– А за ним – его жена, старший сын, друзья и соседи – все, кого по твоему приказу сожгли на площади у кафедрального собора в Массаре.

Владелец водяной мельницы поднял руку и бросил свой камешек в чашу. За ним, с горестной гримасой, исказившей лицо, шагнула к чаше его жена, когда-то обвинённая Люпусом в ереси.

– Каждый отправляет в чёрную чашу свою меру страданий, причиной которым был ты, – негромко сказал Люпусу серый рыцарь. – А в белую чашу отправят свою благодарность те, кому ты хоть в самом ничтожном исчислении сделал добро. Кажется, такие в этой процессии будут.

– Да! – закричал, не слыша себя, Люпус. – Я, кажется, кому-то делал и доброе!

Но наполнялась пока только лишь чёрная чаша.

– Когда всё закончится, и Киносарги определят равнодействие обеих чаш, они вынесут приговор, в какой преисподней и какой срок тебе надлежит искупать свою карму. Амрак схватит тебя и понесёт вниз, вниз, в места жгучие, страшные. В места, куда даже мне войти не под силу.

А Люпус, вдруг вглядевшись в лицо очередного человека из вереницы бесстрастно двигающихся обвинителей, вдруг закричал:

– Вот этого я не знаю! Он чернокожий, приметный, и я точно помню, что никогда в своей жизни дела с ним не имел! Почему же он тоже бросает камень?

– Здесь не только те, кого мучил ты лично, – тихо ответил бывшему инквизитору Глем. – Здесь пройдут все, кого убили, ограбили, замучили твои капитаны и их бойцы; все, кто встретил страшную смерть на плантациях Джо Жабы, все погибшие в бессмысленных схватках обманутые тобой пираты, и Урмуль, и те, кого он убил, и Джек, слуга юного офицера, и Бледный Тэд, и осиротевшие дети еретиков, и их исполненные горя родственники, и даже кошка, сгоревшая в доме ребе Ицхака.

Глем, развернувшись, снова взмахнул мечом – и разрезался воздух до самого дальнего края жёлтого горизонта, и глазам Люпуса предстала вереница людей такой длины, что конца её не было видно: тёмная ниточка скорбной очереди уходила за горизонт. Иероним отчаянно закричал. Радостно вздохнул за его плечом Амрак. Бывший настоятель «Девяти звёзд» упал на колени, втянул голову в плечи, закрыл глаза и только вздрагивал при каждом возгласе чёрной чаши.

Прошёл день, или прошёл год – определить он не смог бы. Поднял голову на онемевшей шее лишь тогда, когда длинный и заунывный крик Киносарга возвестил о результате определения кармы. Громким, ликующим рёвом ответил Киносаргу Амрак.